Лживая взрослая жизнь

— И ты занимаешься этим с кем попало? — спросила Анджела.

Я сказала, что да. Что я разговариваю о сексе с парнями, что мы произносим грубые слова на диалекте, что мы много, очень много смеемся, а когда насмеемся вволю, парни расстегивают штаны и просят, чтобы я держала его в руке или засунула в рот.

— Какая гадость, — сказала Ида.

— Точно, — согласилась я, — все это довольно мерзко.

— Что все? — поинтересовалась Анджела.

— От мужчин воняет, как из сортира в поезде.

— Зато целоваться здорово, — сказала Ида.

Я решительно замотала головой.

— Поцелуи им быстро надоедают, они до тебя даже не дотрагиваются, сразу расстегивают молнию на штанах, для них главное — чтобы ты их потрогала.

— Неправда, — сказала Анджела, — Тонино меня целует.

Меня обидело то, что она усомнилась в моем рассказе.

— Да, Тонино тебя целует, но больше он с тобой ничего не делает.

— Неправда.

— Ну-ка, ну-ка, так чем ты там занимаешься с Тонино?

Анджела пробормотала:

— Он верующий, он меня уважает.

— Вот видишь? Зачем тебе парень, если он тебя уважает?

Анджела умолкла, покачала головой, раздраженно передернула плечами:

— Он мне нужен, потому что он меня любит. Тебя, наверное, просто никто не любит. Тебя даже оставили на второй год.

— Правда? — спросила Ида.

— Кто вам сказал?

Анджела колебалась, она уже жалела, что не сдержалась и унизила меня. Она тихо проговорила:

— Ты сказала Коррадо, а Коррадо все рассказал Тонино.

Ида решила меня утешить:

— Но мы никому не говорили, — заявила она и попыталась погладить меня по щеке. Я вырвалась и прошипела:

— Только такие дуры, как вы, все зубрят наизусть, сдают все экзамены и требуют уважения от женихов. Я не учусь, меня оставили на второй год, и вообще я шлюха.

8

Отец вернулся, когда уже стемнело. Костанца заметно нервничала, она спросила: “Почему ты так поздно, ты ведь знал, что к нам приедет Джованна?” Мы поужинали, отец делал вид, будто радуется. Я хорошо его знала: он притворялся, в действительности он радости не испытывал. Я подумала: надеюсь, что раньше, когда он жил с мамой и со мной, он никогда не притворялся так, как неумело притворяется в этот вечер.

Со своей стороны, я не пыталась скрыть, что рассержена: подчеркнутая забота Костанцы меня раздражала, Анджела меня обидела, я не хотела ее больше знать, мне были неприятны бесконечные проявления дружбы, которыми Ида пыталась меня задобрить. Внутри меня закипала злость, которой непременно нужно было выплеснуться. Боясь самой себя, я думала, что наверняка злость читается у меня в глазах и на лице. Я дошла до того, что шепнула на ухо Иде: “Сегодня у тебя день рождения, а Мариано нет, он не просто так не пришел: наверняка ты все время ноешь, все время к нему пристаешь”. Ида перестала со мной разговаривать, нижняя губа у нее задрожала, я словно дала ей пощечину.

Это не прошло незамеченным. Отец понял, что я сказала Иде что-то обидное, и, прервав вежливый разговор с Анджелой, резко повернулся ко мне и попросил: “Джованна, пожалуйста, веди себя хорошо, хватит”. Я ничего не ответила; на моем лице появилось нечто вроде улыбки, которая еще больше его рассердила, и он строго прибавил: “Ты меня поняла?” Я кивнула, стараясь не засмеяться, подождала немного и сказала, покраснев: “Мне нужно в туалет”.

Я заперлась на ключ и умылась, стараясь остудить горевшее от злости лицо. Он думает, что может причинить мне боль, но я тоже на это способна. Прежде чем пойти обратно в столовую, я подкрасила глаза, как Костанца, когда она плакала в машине, достала из кармана браслет, надела его на руку, потом вернулась за стол. Анджела, распахнув от удивления глаза, спросила:

— Откуда у тебя мамин браслет?

— Она сама мне его дала.

Анджела обратилась к Костанце:

— Зачем ты его ей отдала, он мне нравился.

— Мне тоже, — буркнула Ида.

Отец — с посеревшим лицом — вмешался:

— Джованна, верни браслет.

Костанца покачала головой, она тоже внезапно показалась мне обессиленной.

— Ни в коем случае, браслет принадлежит Джованне, я его ей подарила.

— Почему? — удивилась Ида.

— Потому что она хорошая, прилежная девочка.

Я взглянула на Анджелу и Иду; обе явно расстроились. Радость мести прошла, глядя на них, я и сама огорчилась. Все было мерзким и жалким, ничто теперь не дарило мне радость, которую я испытывала, когда была маленькой и когда они были маленькими. А сейчас, вздрогнула я, они настолько обижены, настолько ранены, что возьмут и объявят, что им известна моя тайна, расскажут, что меня оставили на второй год, что я не способна учиться, что я глупая от природы, что во мне нет ничего хорошего, что такого браслета я не заслуживаю. И я в бешенстве сказала Костанце:

— Я не хорошая и не прилежная. Я не сдала экзамены, и меня оставили на второй год.

Костанца неуверенно взглянула на отца, он закашлялся и произнес неохотно, с таким видом, будто я делаю из мухи слона:

— Это правда, но теперь она учится хорошо и наверняка пройдет два класса за год. Ладно, Джованна, отдай браслет Анджеле и Иде.

Я сказала:

— Это браслет моей бабушки, чужим я его отдать не могу.

И тут отец произнес самым своим страшным — ледяным, полным презрения — голосом: