Лживые зеркала

– Ах да. – Голос миссис Клэртон смягчился. – Конечно, понимаю. Дело в Генри?

Генри? Из писем в комнате с роялем Уинифред поняла, что Генри Дарлингом звали отца Теодора. Но если речь и правда идет о нем, почему миссис Клэртон позволяет себе так фамильярничать?

Теодор замолчал и ответил почти удивленно:

– Да, в Генри.

Значит, речь не об отце.

– Вы удивлены? Весь город только о том и судачил, когда Кэтрин, не дождавшись конца сезона, вдруг уехала в семейное поместье. А чуть позже стало известно о смерти Генри, вашего брата, и все стало ясно. В тот год, кажется, вовсю бушевала холера?

Значит, Генри Дарлинг – брат Теодора, погибший в то же время, когда из Лондона уехала Кэтрин. Выходит, когда родился Теодор, ни его брата, ни сестры не было в городе – один умер от болезни, другая спасалась от нее в хартфордширской глуши.

Уинифред вдруг вспомнила, как в карете Дарлинг расспрашивал ее о братьях и сестрах. Она так упивалась собственным горем, что и не подумала спросить о его родственниках! А ведь он, наверное, рассказал бы ей, это был такой простой, прямой вопрос! И когда же она успела так отупеть?

Сердясь на саму себя, она поднялась, чтобы поскорее осмотреть остальные комнаты. Уже столько раз она из-за собственных желаний мешала ходу работы! Пора положить этому конец.

Когда Уинифред уже схватилась за ручку, до нее донесся горький смешок Дарлинга:

– Вы правы, мэм. Кажется, от света ничего не утаишь.

Не желая больше слушать, она выскользнула в коридор и заперла дверь. Со шпильки по бокам соскоблилась позолота, и Уинифред от злости едва не швырнула искореженное украшение в окно.

Сколько информации она упустила из-за скрытности Дарлинга, а сколько – по собственной глупости! При одной мысли о том, что вместо подслушивания она могла просто спросить его о братьях и сестрах, ее разбирала досада. Конечно, он мог и не сказать правды, но она бы, по крайней мере, попыталась.

Кажется, в чем-то Уоррен прав – чувства действительно мешают мыслить трезво. Больше она подобной ошибки не допустит.

Сосредоточившись, Уинифред вскрыла замок следующей комнаты, напротив той, в которой только что побывала. Она оказалась полной противоположностью предыдущей. Здесь было натоплено до духоты, хотя на дворе стоял июнь. В камине тлели головешки, окна занавешивали плотные тяжелые шторы. Она огляделась. В темном углу, за книжной полкой, располагалась кровать с балдахином – совсем такая же, как в гостевой комнате, пыльная и старомодная. На чистом деревянном столе стоял огарок свечи. Уинифред зажгла его и обошла комнату. Само ее существование привело ее в тупик: почему в пустой, пыльной, запертой на ключ комнате прислуга следит за камином, а в других – нет?

Возможно, это комната горничных. Но почему тогда здесь только одна кровать? Впрочем, прислуга могла собираться здесь тайком от хозяев, чтобы обменяться сплетнями, выпить или сыграть в карты. Одинокий, полупустой, старомодный дом мистер Клэртон держит в железных тисках – что еще им остается делать?

Уинифред удовлетворилась таким объяснением и подошла к книжной полке. Названия были ей незнакомы, здесь хранилось много трудов на латыни и другом языке с непонятными символами. Уинифред невольно поискала глазами «Сон в летнюю ночь», но пьес тут, кажется, не было.

Потеряв интерес к книгам, Уинифред обошла стол и выглянула в окно, отодвинув штору. Парк при усадьбе покрывал густой туман, который появляется после дождя, но до плотного серого лондонского смога ему было далеко. Тучи рассеялись, и в лунном свете были различимы верхушки деревьев, белые гравийные дорожки, черные, напоенные водой лужайки и цветочные клумбы.

Позади Уинифред снова кашлянули. Похоже, камин с этой стороны соединялся с парным ему на первом этаже. Если мистер Клэртон оказался в другом конце комнаты, вероятно, их с Теодором беседа закончилась. Нужно поскорее возвращаться в спальню.

Уинифред опустила штору, но взгляд ее нечаянно зацепился за раму на стене. Она поднесла к ней догорающую свечу и чуть не выронила подсвечник. На портрете был изображен благородного вида молодой человек лет двадцати. Жесткие прямые волосы были по старой моде зачесаны назад, на манишке блестела сапфировая брошь. Не очень красивое лицо делало еще менее привлекательным надменное, недовольное выражение. На лбу наметились складки, которые через десять-пятнадцать лет станут морщинами. Это был молодой мистер Уоррен. Художник сделал его глаза больше, а губы и нос меньше. А может, он так и выглядел двадцать пять лет назад. Но сомнений не было – на картине изображен человек, воспитавший ее.

Других портретов на стене не было. Уинифред поднесла огонь к нижней раме, но не нашла подписи художника. Тогда она сняла картину со стены и положила на стол лицом вниз. На обратной стороне холста мелкими буквами значилось: «Уоррен Р. Клэртон, 1834».

Значит, из дома его вышвырнули после 1834 года. Но когда именно? Даже если портрет был сделан в тот же год, выходит, что Уоррену было по меньшей мере двадцать лет.