Лживый век

И все же слитные усилия советских людей, согнанных свирепой властью для продвижения общества вперед и только вперед, приводили не только к чудовищным жертвам, но и к впечатляющим результатам. В таежных лесах возникали целые города, в бесплодных пустынях зацвели хлопковые поля, а дикие степи превратились в житницы, засеянные злаками. Армады бульдозеров, грейдеров, землечерпалок, экскаваторов, а порой и танков помогали прокладывать дальнейший канализационный путь. На этом пути люди теряли своих родных и близких, изнемогали от перенапряжения и усталости — а заветное будущее все никак не наступало. Христофор Колумб, отправляясь в опасное плавание вместе с вверенным под его начало экипажем, имел более четкие представления о местонахождении сказочно богатой Индии, нежели руководители СССР о том, какую же дистанцию следует преодолеть обществу, чтобы добраться до призрачного «светлого завтра».

В южной части Африки, в пустыне Калахари, существует река, которая не впадает ни в озеро, ни в море или океан. Она бурно стремит свои воды в сезон дождей, привольно разливается по поверхности пустыни, образует обширное болото, которое, естественно, сжимает свои границы в жаркий и засушливый период. Но, то болото никогда полностью не пересыхает, периодически подпитываясь водами реки. И в том болоте есть своя жизнь. Кваки и жабуляки устраивают концерты в зарослях камыша или осоки. На отдельных островках суши находят себе пристанище звери и птицы, а в открытых «оконцах», не покрытых ряской тины, отражается безоблачное небо.

В схожее болото, только неизмеримо больших размеров, превратился весь СССР. Ареопаг жрецов ЦКД призывал людей отвернуться от своей истории, и люди, напуганные чудовищным репрессиями, отвернулись. Призывал забыть имена свои, данные при крещении и называть своих детей новыми именами. Советские граждане забыли свои иконные имена и стали называть новыми именами свое потомство. Жрецы призывали глумиться над традициями, святынями и богохульствовать. И люди послушно глумились и богохульствовали. В любой момент советские граждане были готовы пойти на смерть по приказу своего властителя и ради счастливой жизни последующих поколений. Под сенью ЦКД добродетели православия (жертвенное служение религиозно-этическому идеалу, бессребреничество, кротость), которых русские люди придерживались на протяжении всей своей истории, были извращены до предела. Объектами замещения того идеала становились то Ленин, то Сталин, то всесильное государство. А стремление к «обожению жизни» было заменено стремлением «оставить след». Наследили предостаточно. Безжалостное отношение к себе, ради утверждения в суровом и холодном краю православной веры, в условиях тоталитарного режима выродилось в откровенное неуважение к себе и к окружающим. Марксизм очевидное низвел до невероятного, а ложь провозгласил выстраданной правдой.

Советский период оставил нам лужу на месте взорванного храма Христа Спасителя, а литературное пространство покрылось мертвенным сухостоем. Практически не сохранилось ни одной русской семьи, которая бы жила на протяжении всего XX в. на одном месте, в одном доме. Не осталось, ни старинных могил, ни обычаев, ни традиций, ни навыков, ни умений. Совсем ничего не осталось. Потому и нечего было передавать последующим поколениям, кроме гор оружия и бессчетных бочек с отравляющими веществами.

Рассматривая правящий слой (начальников) и обслуживающий его персонал (народных поэтов и артистов, академиков и режиссеров), как «быдло», Солженицын прекрасно сознавал свое провиденциальное значение в качестве голоса правды (в мессианизме его упрекали даже соратники по борьбе с тоталитарным режимом). Свои упования о благополучной, процветающей России он связывал с «простым человеком», а точнее с мифом о «простом человеке». Но ведь все тоталитарные режимы были продуктами деятельности как раз «простых людей», выдвинувшихся из социальных низов и отличающихся бойцовским характером. Конечно, в стране, в качестве единичных явлений оставались уникумы, сумевшие сохранить человеческое достоинство, а в своей душе — «образ Божий». Но такие люди обычно находились на самой дальней периферии жизни советского общества. Возможно, великий писатель мечтал о святых и праведниках, которые своей образцово скромной жизнью являлись бы непоколебимыми авторитетами для общества и служили бы остальным людям примерами для подражания. Но ведь обществом кто-то должен реально управлять: праведник же предпочтет сидеть в тихом скиту, посвящая свою жизнь постам и молитвам. Поэтому, фактически, Солженицын мечтал, как и Л. Н. Толстой, об опрощении общества, чей интеллектуально-психический уровень в 70-е годы и без того находился на крайне низком уровне.