Лживый век

Хорошо известен тот факт, что Б. Пастернак приезжал в Париж в середине 30-х годов минувшего века в составе делегации на Всемирный писательский конгресс защиты мира и не осмелился увидеться со своей матерью, которая проживала в то время во французской столице в качестве эмигрантки из России. Хлопочущие «о мире во всем мире» советские люди ревностно следили за чистотой своих рядов и настаивали на отречении детей от своих родителей (или наоборот), а также от своих сестер и братьев, если те, от кого публично отрекались, по каким-то характеристикам не соответствовали требованиям, предъявляемым партией к строителям нового мира. Пионеры отважно сигнализировали о своих близких родственниках, которые не спешили отдавать все зерно, выращенное на своей земле, в закрома социалистической родины, а укрывали его в специально оборудованных схронах, дабы многодетная семья не умерла с голода долгой зимой. Комсомольцы на бессчетных собраниях насмехались над своими дедами и бабками, закосневшими в религиозных предрассудках и продолжающими упорно молиться перед иконами, несмотря на то, что храмы к тому времени уже повсеместно закрыли, а священников угнали по этапу туда, откуда не возвращаются. Миллионы людей стыдились своего происхождения, потому что имели несчастье родиться в семьях лавочников, зажиточных крестьян, царских чиновников, дворян, заводчиков, промысловиков. Миллионы людей, стиснутые обстоятельствами, как железными клещами, доживали свой срок и не смели и словом обмолвиться своим внукам и внучкам о том, чем занимались, кому служили до «Великого Октября», дабы внуки и внучки случайно не проболтались кому-то об этом и не испортили себе «биографию». Миллионы людей тщательно скрывали свои родственные связи с теми, кто некогда состоял в монархических организациях и православных союзах, кто принимал активное участие в «белом» движении в пору гражданской междоусобицы, а затем уехал за границу. Родственные связи с «бывшими» никак не поддерживались, но, тем не менее, всегда можно было найти формальный повод в наличии этих пагубных связей или хотя бы возможность восстановления этих связей, и тогда мрачная тень подозрений о причастности к империалистической агентурной сети несмываемым пятном ложилась на самую безупречную репутацию советского человека.

Б. Пастернак, в качестве поэта № 1 молодого социалистического государства (столь почетное звание ему присвоили партия и правительство), не мог не знать, что за ним пристально наблюдают в Париже «компетентные органы». Благоразумно избежав встречи с пожилой женщиной, продолжением плоти которой являлся, поэт, столь ценимый советской властью, выдержал проверку на прочность и ничем не опорочил себя в глазах власть предержащих, угнездившихся в московском кремле. Б. Пастернак находился в расцвете лет, на пике своей карьеры. Он активно участвовал в создании Союза писателей СССР, регулярно публиковал свои сочинения в массовых изданиях, заседал в разного рода президиумах, правлениях на многоразличных слетах и конференциях — являлся «боевым штыком идеологического фронта», если прибегнуть к специфической лексике тех напряженных лет. Естественно, Б. Пастернак пользовался широким набором льгот, поощрений и преференций, которые советские власти предоставляли своим проверенным людям, и «поэт № 1» намеревался и в дальнейшем пользоваться всеми этими льготами, поощрениями и преференциями по завершении Всемирного писательского конгресса. Ведь в Париж он приехал, как официальное лицо, т. е. находился в служебной командировке, а эмигрантские круги являлись частью «проклятого прошлого», с которым советская власть покончила в заново отстроенном государстве раз и навсегда.

Б. Пастернак не был продолжателем традиций русской поэзии, заложенной в первой половине XIX в. блистательным триумвиратом (Пушкиным, Тютчевым, Лермонтовым), не считал себя и иудеем, хотя родился в еврейской семье. Он был ревностным адептом псевдоцеркви, в которую оформилось новообразованное советское государство, и могущество которой стремительно росло, подпитываясь плотью и кровью репрессированных людей, погибающих на каторжных работах. Он был встроен в государственный механизм в качестве «шестеренки», которую приводили в движение исторические решения партийных съездов, публичные выступления Сталина и ближайших сподвижников вождя. И, двигаясь в заданном властями направлении, Б. Пастернак сам приводил в движение другие «шестеренки», с которыми контактировал в ходе своей общественной и литературной деятельности.