М. Берг. Чашка кофе. (Четыре истории)

В отяжелевшем теле ослепительными вспышками гуляла боль. Едва затянувшиеся раны вновь начали кровоточить, и под сорванной кожей на пальцах жгло обнажившееся мясо. Прильнув к шее гнедого (тот мчался во всю свою конскую прыть не разбирая пути и лишь единственно чудом не переломал до сих пор ног), Всадник с трудом удерживался в седле. Обломки скал преследовали их, обгоняли и, подскакивая на содрогавшихся склонах, разбивались в куски, которые продолжали скакать дальше с безрассудной резвостью и напором атакующей кавалерийской лавы. Брызги осколков секли мокрые от пота бока коня, и тот, подстёгиваемый порциями жужжащей картечи, ускорял свою сумасшедшую скачку наперегонки с камнями.

Небо и земля вроде бы вернулись на положенные им места, однако никак не желали успокоиться: качались, тряслись, сталкивались краями, отчего горизонт скрежетал и дымился. Такие вечные и незыблемые в своём мирном тандеме раньше, теперь они как будто боролись друг с другом, и битва эта разыгралась не на шутку, угрожая смертью всему живому.

Скалы рушились, и грохот, сопровождавший их гибель, подгонял коня сильнее, чем могли бы это сделать шпоры или хлыст. Вдобавок небо угрожающе накренилось, словно в пылу схватки напоролось-таки брюхом на острия теряющих снежные шапки горных пиков и принялось тонуть, подобно получившему смертельную пробоину кораблю, и потемневшие глыбы туч, решив оставить погибающее судно (а скорее, просто будучи не в состоянии удержаться при таком крене), начали тяжело сползать по горным склонам, готовые растереть в порошок всех, кто не убрался с пути.

Уже заметно сократившееся между небом и землёй пространство вдруг перечеркнула ослепительной яркости трещина, заставив беглецов зажмуриться! И тут же будто разломилось что-то, да с такой высвободившейся мощью, что конь едва не выскочил из собственной шкуры, а у человека звон в голове на некоторое время заглушил все остальные звуки! И теперь, как в немом фильме, под сопровождение бесконечно затянувшегося сумбурного аккорда, извлечённого из расстроенного пианино упавшим в пьяный обморок прямо на клавиши тапёром, перед глазами Всадника разворачивалась хроника грандиозного катаклизма, где зачастившие росчерки молний расставляли акценты, выхватывая из творившегося вокруг хаоса отдельные кадры…

Вспышка! Далёкая гора с гулом исторгает столб чёрного дыма… Вспышка! Раскалённые комья, как ядра из жерла пушки, выстреливают в низкое небо… Вспышка! Вдрызг разодрав небесный покров, дымящиеся вулканические бомбы возвращаются обратно, врезаются в землю, выбивая из неё дух и выворачивая куски плоти… Вспышка! Вспышка! Вспышка! Горная цепь разражается канонадой оживших вулканов, и целые острова нетревожимых тысячелетиями ледников отваливаются от вершин и съезжают, крошась и шипя, по раскалившимся склонам, – и вот лавина грязной жижи вперемешку с глыбами льда несётся вниз, сметая деревья и редкие домишки, – и раскинувшаяся в предгорьях долина исчезает, поглощённая расползшимся от края до края, но упорно продолжающим с голодным урчанием стремиться всё дальше потоком… Ещё вспышка, и ещё, и ещё… Стены величественного храма, чудом спасшегося от бурлящего селя, вулканической бомбардировки и огненных рек лавы, рассыпаются под ударами подземных толчков… Подламываются колонны, обваливается крыша с резным фронтоном… И вот уже облако пыли вырастает над грудой обломков…

Так же, как этот храм, ломался, рассыпался, превращался в пыль весь мир! И ни единого намёка, а вместе с тем и ни малейшей надежды, что всё это – лишь очередной хитрый морок!