М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников

доброго!» В большом свете вообще выражалось сожале­

ние только о том, что автор стихов слишком будто бы

резко отозвался о Дантесе, выставив его не чем иным, как

искателем приключений и почти chevalier d'industrie ***.

За этого Дантеса весь наш бомонд, особенно же

юбки. Командир лейб-гусаров X<омутов> за большим

званым ужином сказал, что, не сиди Дантес на гаупт­

вахте и не будь он вперед назначен к высылке за гра­

ницу с фельдъегерем, кончилось бы тем, что как Пуш­

кин вызвал его, так он вызвал бы Лермонтова за эти

«ругательные стихи». А по правде, что в них ругатель­

ного этому французишке, который срамил собою и гвар­

дию, и первый гвардейский кавалерийский полк 11, в ко­

тором числился?

— Правду с к а з а т ь , — заметил С и н и ц ы н , — я насмо­

трелся на этого Дантесишку во время военного суда.

Страшная французская бульварная сволочь с смазли­

вой только рожицей и с бойким говором. На первый раз

он не знал, какой результат будет иметь суд над ним,

думал, что его, без церемонии, расстреляют и в тайном

каземате засекут казацкими нагайками. Дрянь! Расте­

рялся, бледнел, дрожал. А как проведал чрез своих

друзей, в чем вся суть-то, о! тогда поднялся на дыбы,

захорохорился, черт был ему не брат, и осмелился даже

сказать, что таких версификаторов, каким был Пушкин,

в его Париже десятки. Ведь вы, господа, все меня

знаете за человека миролюбивого, недаром великий

князь с первого раза окрестил меня «кормилицей Лу­

керьей»; но, ей-богу, будь этот французишка не подсу­

димый, а на с в о б о д е , — я так и дал бы ему плюху за

его нахальство и за его презрение к нашему хлебу-соли.

— Ну, вот же в и д и ш ь , — подхватил с живостью

Ю р ь е в , — уж на что ты, Синицын, кроток и добр, а и ты

* Барон Константин Антонович Шлиппенбах, некогда дирек­

тор гвардейской Школы подпрапорщиков и юнкеров, а потом дирек­

тор 1-го кадетского корпуса. Умер генерал-лейтенантом в 1859 году

здесь, в Петербурге. ( Примеч. В. П. Бурнашева.)

**Этот начинающий поэт обещает многое ( фр.) .

*** авантюристом ( фр.) .

221

хотел этого фанфарона наказать. После этого чего

мудреного, что такой пламенный человек, как Лермон­

тов, не на шутку озлился, когда до него стали справа

и слева доходить слухи о том, что в высшем обще­

стве, которое русское только по названию, а не в душе

и не на самом деле, потому что оно вполне офранцу­

жено от головы до пяток, идут толки о том, что в смерти

Пушкина, к которой все эти сливки высшего общества

относятся крайне хладнокровно, надо винить его само­

го, а не те обстоятельства, в которые он был поставлен,

не те интриги великосветскости, которые его доконали,

раздув пламя его и без того всепожирающих страстных

стремлений. Все это ежедневно раздражало Лермонто­

ва, и он, всегда такой почтительный к бабушке нашей,

раза два с трудом сдерживал себя, когда старушка

говорила при нем, что покойный Александр Сергеевич

не в свои сани сел и, севши в них, не умел ловко упра­

влять своенравными лошадками, мчавшими его и на-

мчавшими наконец на тот сугроб, с которого одна

дорога была только в пропасть. С старушкой нашей

Лермонтов, конечно, не спорил, а только кусал ногти

и уезжал со двора на целые сутки. Бабушка заметила

это и, не желая печалить своего Мишу, ни слова уже

не говорила при нем о светских толках; а эти толки по­

действовали на Лермонтова до того сильно, что недавно

он занемог даже. Бабушка испугалась, доктор признал

расстройство нервов и прописал усиленную дозу ва­

лерьяны; заехал друг всего Петербурга добрейший

Николай Федорович Арендт и, не прописывая никаких

лекарств, вполне успокоил нашего капризного больного

своею беседою, рассказав ему всю печальную эпопею

тех двух с половиною суток с двадцать седьмого по

двадцать девятое января, которые прострадал раненый

Пушкин. Он все, все, все, что только происходило в эти

дни, час в час, минута в минуту, рассказал нам, передав

самые заветные слова Пушкина. Наш друг еще больше

возлюбил своего кумира после этого откровенного

сообщения, обильно и безыскусственно вылившегося из

доброй души Николая Федоровича, не умевшего сдер­

жать своих слов.

Лермонтов находился под этим впечатлением, когда

явился к нам наш родня Н<иколай> А<ркадьевич>

С<толыпин>, дипломат, служащий под начальством

графа Нессельроде, один из представителей и членов

самого что ни есть нашего высшего круга, но, впрочем,

222

джентльмен во всем значении этого слова. Узнав от

бабушки, занявшейся с бывшими в эту пору гостями,

о болезни Мишеля, он поспешил наведаться об нем

и вошел неожиданно в его комнату, минут десять по

отъезде Николая Федоровича Арендта. По поводу

городских слухов о том, что вдова Пушкина едва ли

долго будет носить траур и называться вдовою, что ей

вовсе не к лицу, Столыпин расхваливал стихи Лермон­

това на смерть Пушкина; но только говорил, что на­

прасно Мишель, апофеозируя поэта, придал слишком

сильное значение его невольному убийце, который, как

всякий благородный человек, после всего того, что было

между ними, не мог бы не стреляться. Honneur oblige!.. *

Лермонтов сказал на это, что русский человек, конечно,

чистый русский, а не офранцуженный и испорченный,