М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников

какую бы обиду Пушкин ему ни сделал, снес бы ее, во

имя любви своей к славе России, и никогда не поднял

бы на этого великого представителя всей интеллек­

туальности России своей руки. Столыпин засмеялся

и нашел, что у Мишеля раздражение нервов, почему

лучше оставить этот разговор, и перешел к другим пред­

метам светской жизни и к новостям дня. Но Майошка

наш его не слушал и, схватив лист бумаги, что-то бы­

стро на нем чертил карандашом, ломая один за другим

и переломав так с полдюжины. Между тем Столыпин,

заметив это, сказал, улыбаясь и полушепотом: «La

poésie enfante»; ** потом, поболтав еще немного и обра­

щаясь уже только ко мне, собрался уходить и сказал

Лермонтову: «Adieu, Michel!» *** Но наш Мишель заку­

сил уже поводья, и гнев его не знал пределов. Он сер­

дито взглянул на Столыпина и бросил ему: «Вы, сударь,

антипод Пушкина, и я ни за что не отвечаю, ежели вы

сию секунду не выйдете отсюда». Столыпин не заставил

себя приглашать к выходу дважды и вышел быстро,

сказав только: «Mais il est fou à lier» ****. Четверть

часа спустя Лермонтов, переломавший столько каран­

дашей, пока тут был Столыпин, и потом писавший со­

вершенно спокойно набело пером то, что в присутствии

неприятного для него гостя писано им было так отры­

висто, прочитал мне те стихи, которые, как ты знаешь,

* Честь обязывает ( фр.) .

**Поэзия разрешается от бремени ( фр.) .

***Прощай, Мишель ( фр.) .

****Но ведь он просто бешеный ( фр.) .

223

начинаются словами: «А вы, надменные потомки!» —

и в которых так много силы.

— Я отчасти знаю эти с т и х и , — сказал С и н и ц ы н , —

но не имею верной копии с них. Пожалуйста, Юрьев,

ты, который так мастерски читаешь всякие стихи, про­

чти нам эти, «с чувством, с толком, с расстановкой»,

главное «с расстановкой», а мы с Владимиром Петро­

вичем их спишем под твой диктант.

— И з в о л ь , — отозвался Ю р ь е в , — вот они.

Мы тотчас вооружились листами бумаги и перьями,

а Юрьев декламировал, повторяя каждый стих:

А вы, надменные потомки

Известной подлостью прославленных отцов,

Пятою рабскою поправшие обломки

Игрою счастия обиженных родов!.. и т. д.

Когда мы с Синицыным записали последний стих,

то оба с неподдельным и искренним чувством выра­

жали наш восторг к этим звучным и сильным стихам.

Юрьев продолжал:

— Я тотчас списал с этих стихов, не выходя из

комнаты Лермонтова, пять или шесть копий, которые

немедленно развез к некоторым друзьям. Эти друзья

частью сами, частью при помощи писцов, написали еще

изрядное количество копий, и дня через два или три

почти весь Петербург читал и знал «дополнение к сти­

хам Лермонтова на смерть Пушкина». Когда старушка

бабушка узнала об этих стихах, то старалась всеми

силами, нельзя ли как-нибудь, словно фальшивые ассиг­

нации, исхитить их из обращения в публике; но это

было решительно невозможно: они распространялись

с быстротою, и вскоре их читала уже вся Москва, где

старики и старухи, преимущественно на Тверской, объ­

явили их чисто революционерными и опасными. Прочел

их и граф Бенкендорф, но отнесся к ним как к поэтиче­

ской вспышке, сказав Дубельту: «Самое лучшее на по­

добные легкомысленные выходки не обращать никакого

внимания, тогда слава их скоро померкнет, ежели же

мы примемся за преследование и запрещение их, то хо­

рошего ничего не выйдет, и мы только раздуем пламя

страстей». Стихи эти читал даже великий князь Михаил

Павлович и только сказал, смеясь: «Эх, как же он

расходился! Кто подумает, что он сам не принадлежит

к высшим дворянским родам?» Даже до нас доходили

слухи, что великий князь при встрече с Бенкендорфом

224

шепнул ему, что желательно, чтоб этот «вздор», как он

выразился, не обеспокоил внимания государя импера­

тора. Одним словом, стихи эти, переписываемые и за­

учиваемые всеми повсюду, в высших сферах считались

ребяческою вспышкою, а в публике хотя негромко, но

признавались за произведение гениальное. Государь об

них ничего не знал, потому что граф Бенкендорф

не придавал стихам значения, пока дней пять или шесть

назад был раут у графа Ф<икельмона>, где был и граф

Бенкендорф в числе гостей. Вдруг к нему подходит из­

вестная петербургская болтунья и, как ее зовут, la lèpre

de la société *, Х<итрово> 12, разносительница новостей,

а еще более клевет и пасквилей по всему городу, и, по­

дойдя к графу, эта несносная вестовщица вдруг гово­

рит: «А вы, верно, читали, граф, новые стихи на всех

нас и в которых la crème de la noblesse ** отделаны на

чем свет стоит?» — «О каких стихах вы говорите, суда­

рыня?» — спрашивает граф. «Да о тех, что написал

гусар Лермонтов и которые начинаются стихами: «А вы,

надменные потомки!» — то есть, ясно, мы все, toute l'aristocratie russe» ***. Бенкендорф ловко дал тотчас другое

направление разговору и столько же ловко постарался

уклониться от своей собеседницы, которую, как извест­

но, после всех ее проделок, особенно после ее попро-

шайничеств, нигде не принимают, кроме дома ее сестры,

графини Ф<икельмон> 13, которая сама, бедняжка,

в отчаянии от такого кровного родства. Однако после

этого разговора на рауте граф Бенкендорф на другой

же день, перед отправлением своим с докладом к госу­