М. В. Ломоносов и основание Московского университета

В период работы комиссии Ломоносов активно поддерживал Нартова. Он пытался опечатать документы конференции и в самой резкой форме подчеркивал свое презрение к проходимцам в науке. Он называл Шумахера и ему подобных «невеждами, и ворами» и обвинял их в том, что они действуют во вред русскому народу. Именно этим, были вызваны его бурные столкновения с наиболее усердными клевретами Шумахера — Винцгеймом, Трускотом, Миллером и со всей академической конференцией. Наряду с формальными отписками, которые он подал в комиссию, им было составлено и подано «Нижайшее доказательство о том, что здесь, при Академии Наук, нет университета»[168]. Ломоносов указывал, что университет не имеет студентов. Но и с теми студентами, которые есть в университете, фактически не занимаются. Профессора не экзаменуют студентов и не присваивают отличившимся ученых званий, предпочитая посылать их за границу. Нет в университете ни ректора, ни полного штата профессоров, нет деления на факультеты, не изучается ряд предметов. Ломоносов на основании всего сказанного делал вывод: «Следовательно, при здешней Академии Наук не токмо настоящего Университета не бывало, но еще ни образа, ни подобия Университетского не видно»[169]. Выступление Ломоносова было особенно опасно для академической клики. Выдающийся русский машиностроитель, создатель первого в мире механического супорта — изобретения, сделавшего переворот в машиностроении, А. К. Нартов был в глазах Сената просто «токарем Петра Великого», человеком, «не знающим по-латыни» и потому не компетентным в вопросах, касающихся «высоких наук». Студентов и переводчиков могли легко дискредитировать заявлениями о их «неучености», «непригодности», «зависти к ученым» и т. д. Ломоносов же только что вернулся из-за границы с хорошими отзывами Вольфа. Его научные достоинства клика недавно была вынуждена признать присвоением ему звания адъюнкта. Он прекрасно разбирался в том, как должна быть организована научная и учебная работа в академии. Наконец, Ломоносов уже был хорошо известен как выдающийся поэт. Отсюда стремление реакционной академической клики во что бы то ни стало расправиться с Ломоносовым. Спровоцировав бурное столкновение с ним, подали жалобу в комиссию. В ходе работы комиссии Ломоносов понял, что от нее никаких изменений в положении академии ждать нечего, и демонстративно отказался давать ей какие-либо показания. Комиссия, приведенная в ярость поведением Ломоносова, арестовала его, но, и находясь под арестом, он повторил свой отказ, понимая, что комиссия стремится подменить дело Шумахера делом Ломоносова. В докладе комиссии, который был представлен Елизавете, о Шумахере почти ничего не говорится. «Невежество и непригодность» Нартова и «оскорбительное поведение» Ломоносова — вот лейтмотив доклада. Комиссия заявила, что Ломоносов «за неоднократные неучтивые, бесчестные и противные поступки как по отношению к академии, так и к комиссии и к немецкой земле» подлежит смертной казни, или, в крайнем случае, наказанию плетьми и лишению прав и состояния[170]. Почти семь месяцев Ломоносов просидел под арестом в ожидании утверждения приговора. Его морили голодом, не выдавая ему денег на пищу и лекарства. Указом Елизаветы он был признан виновным, однако «для его довольного обучения» от наказания «освобожден». Но одновременно с этим ему вдвое уменьшилось жалование, и он должен был «за учиненные им продерзости» просить прощения у профессоров[171]. Клика торжествовала: указ Елизаветы отдавал ей Ломоносова на поругание. Они спешили этим воспользоваться. Миллер составил издевательское «покаяние», которое Ломоносов был обязан публично произнести и подписать[172]. Но торжество было преждевременным. Это был первый и последний случай, когда Ломоносов вынужден был отказаться от своих взглядов. Она не смогла ни купить его и перетянуть на свою сторону, как это удалось ей в отношении Теплова и Адодурова, ни сломить, как Тредиаковского.

В 1747 году Шумахер и Теплов выработали новый регламент академии. Этот регламент закреплял всесилие канцелярии, ориентировал всю работу на приглашение иностранцев. В университете не предусматривалось никаких факультетов, в числе наук не было ни одной, посвященной изучению России. Регламент предусматривал, что все лекции читаются профессорами только на латинском языке. «А русский изучать незачем, кто латинский знает, в русском разберется сам»[173], — говорилось в регламенте.

В 1748 году Ломоносов добился нового, самого большого набора в академический университет. В академию было прислано 24 семинариста.

В этом же году Ломоносов впервые в истории русского образования начал читать лекции студентам на русском языке. Ломоносов в это время был уже не один, ему в упорной борьбе удалось преодолеть «недопущение к высоким наукам через принуждение к переводам», от чего он «сквозь многие нападения прошед, избавился и Попова за собою вывел и Крашенинникова»[174].