М. В. Ломоносов и основание Московского университета

Лекции и другие произведения Поповского пронизаны пламенным патриотизмом. Обращаясь к своим слушателям, Поповский показывал им, какая важная и благородная задача стоит перед ними. «Уверьте свет, что Россия больше за поздным начатием учения, нежели за бессилием, в число просвещенных народов войти не успела… на вас обратила очи свои Россия; от вас ожидает того плода, которого от сего университета надеется… покажите, что вы того достойны, чтоб через вас Россия прославления своего во всем свете надеялась»[492]. Эти же патриотические положения Поповский развивал и в своей речи к первой годовщине университета. Он призывал «российских детей» отдать все свои силы овладению знаниями и высказывал твердую уверенность, что Московский университет с честью выполнит свой долг в деле развития русской национальной культуры и науки. Поповский утверждал, что недалеко то время, когда из русских гимназий и университетов выйдут люди, «ко всякому званию, ко всякой должности способные, понятные и искусные», которым всякое дело поверить и поручить можно, когда отпадет всякая необходимость приглашения иностранных специалистов и «все что надобно к пользе или славе» будет в избытке в нашей стране[493].

Как истинный гуманист и просветитель Поповский считал, что славу и бессмертие историческим деятелям обеспечивают только те их дела, которые приносят пользу всему народу. Он называл бессмысленной постройку пирамид, так как они обрекли на мучительный труд тысячи людей и этим обесценили славу их создателей. На примере Юлия Цезаря он показывал, что истинной славы нельзя завоевать силой и «тиранством»:

Скажу про Юлия, что в Риме он тиран,
Что вольность он теснит неправедно граждан,
Но меч в его руке обуздывает слово,
Отцом его признать все общество готово…
Но только слух прошел, что отчества отец
Достойный получил делам своим конец…
Уж отчества отца тираном стали звать,
Доброты прежние пороками считать.

С гневом говорил он о «славе завоевателя», который

Чрез раны, через кровь, чрез кучи бледных тел,
Развалины градов, сквозь дым сожженных сел,
Отверз себе мечем путь к вечности кровавый
И с пагубой других достиг бессмертной славы;
Но плач и вопль сирот и стон оставших жен,
Родителей печаль и треск упадших стен
Гремящую трубу их славы заглушает…[494]

.

Не обагренная кровью слава завоевателя, а мир — «возлюбленный покой и надежнейшая тишина» — вот, что нужно народу, заявлял Поповский. Весьма показательны слова, сказанные им почти двести лет тому назад: «Пускай другие ищут бессмертия в завоевании новых земель, в обагрении полей человеческой кровью, в воинской славе и победах; пусть приобучают народ свой к свирепству, бесчеловечию и убийствам». «Мы в том общую пользу империи полагаем, — писал Поповский, — чтобы душевные его (человека. — М. Б.) силы, свойства и дарования возбудить, увеличить и украсить»[495]. Он требовал от правительства распространения образования и указывал, что это одна из самых главных его обязанностей. История будет судить государей, утверждал Поповский, по тому, что они сделали для народа, для его просвещения, для распространения наук и образования в стране. Он выступал страстным пропагандистом науки и образования.

«Учение есть старости жезл, юным увеселение, утверждение в счастьи, в несчастьи отрада»[496].

Патриотизм Поповского был неразрывно связан с высоким чувством долга. В противовес профессорам, крайне халатно относившимся к своим обязанностям, а зачастую прямо срывавшим дело воспитания и обучения русского юношества, Поповский требовал добросовестного отношения к своим обязанностям. «Что касается до трудности сего учения, то я всю тяжесть на себя принимаю; ежели же снесть его буду я не в состоянии, то лучше желаю обезсилен быть сею должностию, нежели оставить вас без удовольствия»[497]. Поповский требовал такого же отношения к работе и от других. Когда бездельник и псевдоученый Дилтей, отстраненный от руководства гимназией, выступил на публичном собрании с отчетом о своей «работе», Поповский, чтобы подчеркнуть безделье Дилтея, ответил ему речью: «Сколь многотрудна должность учащих, если ее исполнять по надлежащему». Через несколько месяцев он отказался подписать аттестацию Дилтею и потребовал его устранения из университета[498].