Ма(нь)як

— Итак, Иван, ты ходатайствовал за свое альтер-эго, и в какой-то степени твоя собственная жизнь не могла не наложить отпечатка на жизнь и Секачева. Как ты понимаешь, без этого просто невозможна ваша совместная работа — каковой она являлась на самом деле. Но имело место и обратное — нежелание развиваться, столь явно демонстрируемое Николаем, отразилось и на тебе, а поэтому, как ты понимаешь, процесс этот затрагивает в известной мере и тебя самого. Равно как и выносимый приговор.

Маска на затылке Маата нахмурилась, искривив рот в горькой усмешке, и Брикеру на мгновение показалось, что по пластмассовой щеке скользнула вниз едва заметная слезинка.

— Это означает, что если казнят его, погибнешь и ты. Прости, но здесь я бессилен.

— С кем ты все время говоришь? Насколько мне известно, так звали моего предшественника на маяке, но он ведь уже умер…

— Вот и ответь, Брикер, почему этих двух людей зовут именно так, а не иначе. Почему они носят имена пилота и усопшего старика смотрителя? Не догадываешься?

Дмитрий изумленно помотал головой.

— Значит, рано еще ему вердикт выносить, — обреченно вздохнула Женя.

— Доставай свое перо. Нам пора узнать правду.

Женя схватила синюю птичку в своих волосах и осторожно вырвала торчащее из нее перо. Птичка хрипло пискнула, взмыла вверх и опустилась на радугу, тут же слившись с синей полосой в единое целое. Женя поднесла перо к диковинному агрегату над кубом и опустила его на пульсирующую поверхность. Несколько секунд перо лежало неподвижно, затем агрегат всосал его, казавшиеся неподвижными красноватые ломаные кривые, едва заметно зашевелились, обретя синеватый оттенок, лепестки внизу конструкции тоже на мгновение окрасились в ярко-синий цвет, и на экране конвейера возникло изображение средневековой плахи. Оно медленно скользило к краю экрана и, наконец, материализовалось в небольшой пистолет, упавший к ногам Брикера.

— Справедливость дала свои рекомендации, — сухо констатировал Маат, — но приговор выносится судьей и не подлежит обжалованию никакой из сторон.

— Я должен поговорить с ними обоими, — тихо произнес Дмитрий. — С Иваном и Николаем.

Маат указал ему на стеклянный куб и почтительно отошел в сторону. Брикер подошел ближе к кубу, сел на корточки, стараясь не смотреть обвиняемому в лицо, и спросил:

— Кто ты такой?

Заключенный медленно разлепил веки и уставился невидящим взором на смотрителя:

— Следователь особого отдела Петровки. Мы с коллегой криминалистом пытались обезвредить его, — и он попытался кивнуть в сторону Маата, но что-то внутри куба сковывало все его движения, и Николай поморщился от боли и умолк.

— Думаешь, он поэтому учинил суд над тобой?

— Ваня, вероятно, вступил с ним в сговор, как я теперь догадываюсь. Недаром они сейчас одно целое. Впрочем, и тут Ваня облажался: убьешь меня, погибнет и он. Что, Сурненков, на это ты не рассчитывал, верно? — почти крикнул Николай и снова поморщился.

Брикер повернулся к Маату. Тот стоял к кубу спиной, и маска на его затылке носила самое скорбное выражение.

— Ты говорить-то хоть можешь? — рассмеялся Секачев. — Или шестерке маньяка не положена такая роскошь?

— Коля, неужели ты до сих пор не понимаешь, что произошло? — прохрипела маска и закашлялась.

— Ну и что же здесь произошло? — Брикер вплотную подошел к Маату и уставился на говорящую маску на его затылке.

— Пожалуй, этот вопрос тебе стоит адресовать самому себе, — и маска мучительно поморщилась. — Спроси себя сам, где ты находишься и почему твоя бывшая жена столь молодо выглядит, хотя по всем подсчетам она уже давно должна бы быть на пенсии? Тебя самого не смущает, что ты находишься не на маяке?

— Ваня, меня смущает другое, — подал голос человек в кубе. — Брикер пропал всего три месяца назад, в то время, как по его собственным подсчетам он находится на маяке уже гораздо больше года.

— Вот, кажется, и до тебя начинает доходить вся нелепость происходящего, — маска прикрыла глаза.

— Всем молчать! — закричал вдруг Брикер и закрыл глаза. — Говорят, ты обвиняешься в небезупречности? — повернулся он к Секачеву. — Значит, аскетизм — это не про тебя, да? Лопаешь все подряд, мозги не развиваешь, жене изменяешь… А сам поди обозлен на нее, если она вдруг изменяет тебе?

— Чья бы корова мычала, — пробормотал Секачев.

— Молчать, я сказал! Ты всегда был таким логичным, всегда хотел казаться правильным, верно ведь? А на деле оказался пшиком. И чтобы понять это, вовсе не нужно целый год торчать в одиночестве посреди океана, правда? Трех месяцев вдали от людей вполне достаточно. Несовершенная эгоистичная дрянь! Ты приговариваешься к смерти!

Женя подняла глаза на Маата. В глазах ее сквозило неподдельное изумление.

— Еще никто и никогда… — едва слышно проговорила она. — Еще никогда здесь не звучал обвинительный приговор.

— А вот я его вынес! — голос Брикера сорвался на хрип. — Эти пули пробьют стекло? — осведомился он, поднимая с пола пистолет.