Мачо

– Слушай, – сказала Ирина после незабываемого, улётного супружеского примирения. – Факт остаётся фактом: я тебе ни с кем не изменила. А вот как тебе… Аглая?

– Ничего девочка, – хмыкнул Аркадий Петрович. – Попка у неё такая… Белая, пышная, аппетитная, как сдобная булочка. Даже не подумал бы: с виду ваша Аглая доска доской.

– Негодяй! – закричала Ирина, вскакивая и запуская в него подушкой.

– Да не было у нас ничего, ей-богу. Я ей юбку задрал и всыпал по мягкому месту. Удовлетворил по полной её творческое любопытство. Выдернул вицы из вазы – вполне сошли за розги. Охаживал, а она визжала, как поросёнок. Разве она вам не рассказала?

– Нет. Сказала, что ты ну оч-чень темпераментный мужчина. И что у неё такого секса никогда в жизни не было.

Но ведь она и не соврала, правда?

БРОШЕННАЯ

Ангелина ещё издали увидела на мужниной могилке женскую фигуру. Задохнулась от возмущения: когда же это кончится?! При жизни эта подлюка воду мутила, можно сказать, всю их с Анатолием жизнь под откос пустила – и сейчас в покое не оставляет. Ни стыда, ни совести!

К могиле последние метры бежала, по-утиному переваливаясь на полных ногах, задыхаясь, всё в ней от злости клокотало. Разлучнице бы, как нищенке, как воровке, стыдясь дневного света, хоронясь от людских глаз прокрадываться сюда, если совсем стыд потеряла. Так нет, в светлый, родительский день, когда весь народ на кладбище, припёрла напоказ при полном параде: в чёрном платье, волосы подхватила траурной косынкой. Хозяйски расселась, расстелилась на лавочке, всё чин по чину: вышитое полотенце, стряпня, четвертинка светленькой. Ах, подлюка!

Ангелина подлетела, размашистой рукой смела с лавки разложенную снедь. Зашвырнула далеко в кусты налитую до краёв чарку, поставленную на землю у пирамидки с фотографией Анатолия. Прошипела:

– Я тебя добром предупреждала?! А ну брысь отсюда! Живо, кому сказала?

Разлучница, кутаясь в кружевную чёрную косынку, вякала что-то о всепрощении, о том, что чтО уж теперь разборки на могиле устраивать, что все равны на том свете…

– Ах, равны?! – Ангелину затрясло. Не совладала с собой, вцепилась в косынку, пытаясь её содрать. Между пальцев запутались волосы соперницы, та заверещала. Мужики от соседних могил поспешили к месту потасовки, разняли:

– Э, э, женщины, уймитесь! Совсем ума решились? Нашли место…

Разлучница подобрала расшвырянную поминальную стряпню. Ушла, как побитая собака. А нечего тут. В следующий раз, небось, не сунешься. А то смотрите на неё: заяви-илась, рассе-елась, как законная.

Отвоевав мужнину могилу, оставшись одна, Ангелина сполоснула пунцово пылающее лицо водой из полторашки, села в тени вишни, скрестила руки. Голубоглазый Анатолий с фотографии смотрел, молодой, чубатый, усмехался. Смейся, смейся. Испоганил, перечеркнул жизнь двум бабам.

И погиб глупо, нелепо. Выпил, сел за руль – всё к ней рвался, к разлучнице. Вокруг на тридцать вёрст вымершие от зноя деревни, поля да перелески – откуда, думал, взяться милиции? А они тут как тут. Он дал дёру по пустынной полевой дороге. Испугался, что отнимут права: как же он к разлучнице-то каждый день будет ездить? ППС-ники сели на хвост. Он – шибче, они – того шибче. Стали стрелять по колёсам. Была у них в милиции одно время популярна стрельба по живым мишеням – надо не надо, – заканчивавшаяся трагедиями.

На полном ходу иномарка Анатолия, с простреленной шиной, полетела вверх тормашками. Дверцу открыли – вывалился мёртвый, с окровавленной головой. А машина, как ни странно, почти целенькая. Всё.

Ну, вот и случилось. Приехали. Вместо почтенной старости среди внучат, пирогов, огородных закруток – рисовать брови и глаза, будто тебе семнадцать лет. Взбивать волосы – Ангелина подстриглась и обесцветилась под блондинку, неудачно: сожглась. Вышла ржаная солома, как у дешёвой куклы. Ещё покрасить нос губной помадой – получится вылитый Олег Попов.

Вместо уютного вязания детских носочков – бесстыдно скакать в клубе для одиноких сердец и на «Вечере, кому за…» Когда включают «Ах, какая женщина!» – из-за столиков, одёргивая платья, на танцплощадку выплывают одинокие толстушки и худышки. Выпятив груди, старательно, неуклюже крутят неповоротливыми попами, исполняют подобие танца живота. Каждая изо всех сил показывает, что это про неё песня, это она ах какая женщина – и не видеть этого очевидного факта может только конченый дурак или слепой. Ах, какие женщины, какие женщины – ах, какие сплошь вокруг конченые дураки и слепые!

…В сорок пять лет – вместо того, чтобы уйти с головой в телевизионные мыльные любовные страсти – самой барахтаться в страстях. Чтобы «соответствовать» – вколачивать крем в морщины, махать отвыкшими непослушными руками и ногами, делать гимнастику: из приёмника брызжет музыка, из глаз – слёзы. Натягивать на ноги, привыкшие к мягким удобным шлёпанцам, узкие туфли на шпильках – бежать, как молоденькой, на поиски второй половинки. Которые (поиски) в 99, 9 процентах – безнадёжные.