Мадам де Помпадур [Madame de Pompadour]

Герцогиня, одна из тех добродушных зануд, которые нередки в истории, безумно полюбила своего мужа и за всю жизнь не взглянула ни на кого другого. Единственный, кто усомнился в искренности ее страсти, был Гораций Уолпол, говоривший, что уж слишком явно она ее проявляет, чтобы можно было в это поверить. Сам Шуазель был ей глубоко предан. «Ее добродетель, — писал он, — ее очарование, чувство ее ко мне сделали наш брак куда счастливее, чем любые деньги». Но герцогине приходилось мириться с его вопиющей неверностью. Поначалу она очень страдала из-за этого, но со временем стала относиться к своему положению философски и даже дружила с любовницами мужа. При этом у нее имелись причины ревновать его не только к ним. У господина де Шуазеля была сестра, которая по своей неудачливости никак не могла выйти замуж, и в зрелом двадцативосьмилетнем возрасте изводилась от тоски в монастыре Ремирмон — ужасная доля для той, что больше всего на свете любила светское общество. Но едва герцог водворился в Версале, как послал за сестрой и выдал ее замуж за слабоумного и порочного герцога де Граммона. Молодые супруги разъехались почти сразу после свадьбы, и герцогиня поселилась у брата. Она уступала в красоте своей невестке и обладала далеко не столь симпатичным характером, как она, но была куда занятнее и пользовалась большим влиянием на Шуазеля. Придворные скоро это заметили, и если все восхищались мадам де Шаузель, но не обращали на нее никакого внимания, то мадам де Граммон никто не любил, но зато все искали ее расположения. Мадам де Шуазель глубоко обижало то обстоятельство, что даже в собственном доме она никогда не могла побыть вдвоем с мужем. Мадам де Граммон вечно выставляла ее дурой. Как-то раз герцогиня де Шуазель говорила гостям за обедом, что ссылка не страшит ее, и даже наоборот, она бы с радостью поселилась с Шуазелем где-нибудь в глуши и полном уединении. «Ну, допустим, а он-то как считает?» — спросила через стол ее противная золовка.

Мадам де Помпадур любила все семейство Шуазель и готова была с ними никогда не разлучаться. Они с королем ужинали у Шуазелей трижды в неделю, собственные же ужины у маркизы очень переменились, на них теперь бывало не более восьми человек, и трое из них обязательно были все те же Шуазели. Герцогиня де Граммон развлекала короля, а потому всегда сидела рядом с ним. Сам Шуазель поддерживал за столом постоянное веселое жужжание гостей, а мадам де Шуазель просто была очень мила.

Наконец-то у маркизы появилось чувство, что у них с королем есть надежная поддержка в государственных делах, и ценила это утешение тем более, что теперь редко когда хорошо себя чувствовала. Казалось, буквально все ее утомляет. Шли месяцы, и она все больше и больше обязанностей перекладывала на Шуазеля. Она сохраняла внешние признаки власти — назначения, награды, ордена и командные чины по-прежнему распределяла она, государственные бумаги все еще проходили через ее руки, и вся эта работа шла в ее комнате, но она больше не была движущей силой правительства. Шуазель сосредоточил в своих руках неслыханное множество должностей и наград: руководил министерством иностранных дел, военным, морским, почтами, ведал управлением Туренью, носил орден Золотого Руна (орден Святого Духа у него уже был), чин генерал-полковника швейцарской гвардии, которой командовали только принцы крови — через четыре года все это уже принадлежало ему. Он всегда говорил, что похож на кучера из «Скупого» — берется за всякое дело и выполняет все, что требуется.

Если боевые действия под его началом пошли не намного лучше, чем раньше, то они хотя бы не пошли хуже, и тех несчастий и бедствий, которые пророчили, не произошло. Едва ли можно винить герцога де Шуазеля в том, что ему досталось государство, близкое к банкротству, жалкий призрак флота, деморализованная армия под началом самых бездарных генералов в истории Франции. Он в невероятно короткий срок и без всякого шума провел необходимые финансовые реформы. В 1758 году бюджет на иностранные дела составлял 57 миллионов ливров. Из него выплачивались средства на поддержку армий Баварии, Вюртемберга и Палатината, находившихся на содержании французского короля и никуда не годных на поле боя, а также деньги на подкуп, или как сказали бы мы сегодня, на помощь нейтральным странам. В 1759 году, в первый год правления Шуазеля, этот бюджет сократился до 24 миллионов, а к 1763 году достиг 11 миллионов. Но из-за этого сокращения король не лишился ни одного союзника.