Мадам Гали -2. Операция «Посейдон»

Хмельницкий бескорыстно консультировал Йоргенсена, собирающего коллекцию, мог быстро найти и недорого продать старинные иконы и полотна, свести с другими художниками Москвы. Хмельницкий оказывал ему и иные услуги: приглашения в мастерскую заканчивались веселыми пирушками с пышнотелыми натурщицами или хрупкими студентками архитектурного института и Суриковского училища. Хмельницкий не только поставлял дипломату очаровательных девушек, но и обеспечивал ему полную конфиденциальность и надежность. Йоргенсен чувствовал, что здесь, в этом гнездышке, он мог расслабляться, не беспокоясь за свою карьеру.

Неудивительно, что именно телефонный номер Хмельницкого охотнее всего набирал Йоргенсен, когда за Норой закрывалась дверь. И в то время, когда госпожа Йоргенсен укладывала детей спать в загородном доме, в мастерской открывали бутылочку молдавского вина или чего-нибудь покрепче, а отец семейства усаживал себе на колени очередную московскую нимфу.

– Итак, Торвальд, ты сделал свой выбор? – гостеприимный хозяин наполнил до краев бокал Йоргенсена.

– Ты о чем? Или, может быть, о ком? – Йоргенсен иронично взглянул на двух юных созданий – ленинградку Наташу и таджичку Гульнару, устроившихся справа и слева от него. Да, это был, действительно, нелегкий выбор: обе были юными, стройными, молчаливыми… Высокая Наташа была натуральной блондинкой с васильковыми глазами, Йоргенсену редко приходилось встречать столь чистый, насыщенный цвет. Но от экзотической Гульнары с иссине-черной копной густых волос тоже невозможно было оторваться.

– Я о концептуалистах, – пояснил Хмельницкий. – Ты ведь собирался приобрести несколько образцов «Другого искусства»?

– Я все еще думаю, Игорь, – Йоргенсен оторвался от созерцания очаровательных студенток. – Надеюсь, твой здравый совет мне пригодится.

– В этом я тебе не помощник, – вздохнул Хмельницкий. – Я не люблю авангардистов новой волны. Они жалкие эпигоны модернистов двадцатых годов или своих западных современников. Если бы советской власти хватило ума не преследовать всех этих белютинцев и лианозовцев как инакомыслящих, вряд ли их воспринимали бы всерьез западные законодатели арт-моды. Они безнадежно провинциальны.

– К истории неприменимо сослагательное наклонение, Игорь, – ответил Йоргенсен. – «Если бы советская власть не преследовала…» Тем не менее, она их преследовала, благодаря чему «Другое искусство» надежно застолбило себе место в истории. Так пусть и в моей коллекции оно будет кем-нибудь представлено…

– Ну, как знаешь, решай сам, – пожал плечами Хмельницкий. – Но ты пытаешься объять необъятное. Ты собираешь и иконы, и салонную живопись прошлого века, и авангардистов… – Ты копаешь сразу три колодца, и все твои усилия могут оказаться напрасными – до воды ты не доберешься. Советую тебе – копай один колодец, пока не появится вода.

– Я не претендую на профессионализм, Игорь, – улыбнулся Йоргненсен. – Я любитель, и с этим смирился. Мне не хватает силы воли или здравомыслия отказаться от икон и современной живописи. Да и не собираюсь я снискать лавры коллекционера, мне хочется украсить загородный дом под Осло, где надеюсь провести остаток дней, предаваясь воспоминаниям о России…

– Что ж, вольному воля, – вздохнул Хмельницкий. – Как я уже говорил, с авангардистами я тебе не помощник. А вот насчет икон – всегда готов подсказать!

– Спасибо, Игорь, – воодушевился Йоргенсен, – ты знаешь, мне кажется, я слишком увлекся русским барокко, а вот архангельская школа, например, у меня совершенно не представлена. Я бы, пожалуй, отказался от «Двенадцати праздников» конца прошлого века, но приобрел бы кого-то из северных мастеров.

– Ты прав, Торвальд. Без архангельцев обойтись нельзя: они единственные, после шестнадцатого века, сохранили дух Киевской Руси, этот аскетизм раннего Средневековья.

– Насколько я знаю, они не увлекались окладами.

– Да, это правда, – сказал Хмельницкий, – и за это я их очень уважаю. Мне кажется, эти дорогие разукрашенные жестянки как раз и ознаменовали конец иконописи как искусства. Псевдо-византийская пышность возобладала над чистотой замысла художника…

– Кстати, об окладах. «Богоматерь скорбящую» прошлого века я приобрел лишь из-за оклада, – вторил ему Йоргенесен. – Он, действительно, выполнен мастерски. Но он прикрывает, как «фиговый листок», очень слабое мастерство иконописца…

– Я рад, что мы понимаем друг друга, Торвальд, – Хмельницкий поднял свой бокал. – Будет у тебя икона архангельской школы. Кстати, если ты действительно уверен, что «Двенадцать праздников» тебе не нужны, могу свести с покупателем.

– Да, Игорь, уверен. И буду тебе за это очень благодарен, – Йоргенсен наполнил бокал прильнувшей к нему Гульнары: наконец-то, он определился с выбором. – Что ж, тема искусства на сегодня закрыта?

– Мне тоже так кажется, – ответил Хмельницкий, лукаво поглядывая на синеокую Наташу. – Но, может быть, нашим очаровательным гостьям есть что рассказать нам на эту тему? Ведь вы, Наташа и Гуля, будущие искусствоведы?

– Архитекторы! – хором пропели «грации».