Эдуард платил за это щедро. Гали была его светлой тенью. Но однажды он завел разговор, оказавшийся для нее весьма неприятным. Он был как никогда участлив и в то же время необычайно собран.
– Гали, – мягко и даже вкрадчиво начал он, – я хочу поговорить о тебе.
– Я ни на что не жалуюсь, Эдик, – ответила она. – Наоборот, я тебе так благодарна.
– Тебе, – важно произнес он, – пора обзавестись каким-либо социальным статусом.
Гали осторожно закрыла альбом с работами Врубеля.
– Мой статус меня вполне устраивает. Я – юная «дама с камелиями». Будем называть вещи своими именами. Это, может быть, и скверно. Не спорю. А хуже всего, что я этого вовсе не стыжусь. Я не чувствую себя жертвой и спокойно сплю по ночам.
Бутман почесал кончик носа, потрогал горбинку, которая делала его похожим на ассирийца.
– А я ночей не сплю, стараюсь хоть что-то придумать… для тебя…
– Я рада, – ответила Гали.
– Это я рад, Гали, что у тебя столь крепкая психика и независимый ум. А в анкетах ты тоже пишешь «дама с камелиями»? Дело в том, что образ жизни, который ты ведешь, уголовно наказуем. Послушай, вертушка, ты должна где-то числиться на работе.
– Да, вот это я упустила. А что, есть какие-то идеи? Я не против того, чтобы числиться, но высиживать день за днем в конторе я не собираюсь…
– Есть простая и эффективная идея, – продолжил Бутман. – Как ты относишься к факультету искусствоведения?
Гали вскочила с дивана, на котором возлежала в позе киплинговской пантеры.
– Эдик, и это говоришь мне ты, лучший из профессоров. Что может мне дать этот факультет после тебя? Научный коммунизм, историю КПСС?
– Совершенно верно, дитя, – ответил Бутман. – В этой стране все должны пройти через научный коммунизм. В той или иной форме. Лучше выбрать наиболее безопасный вариант. Не забывай, что для большинства я обыкновенный музейный работник.