Мадам Хаят

Церемония проходила в мечети, расположенной рядом с кладбищем в одном из пригородов. Мечеть представляла собой небольшое здание с крохотным, но изящным шадирваном, тонким минаретом и напоминала драгоценный камень в оправе кольца, сочетая вечность с простотой. По-видимому, искусный филантроп сделал это для того, чтобы бедняки могли проститься с этим миром в благодати, с которой они, возможно, никогда не сталкивались в жизни. Мадам Хаят была там. На ней были черные брюки, черная куртка, на голове, как и у других женщин, платок. Она стояла рядом с Календером, который выглядел измученным. Его пошатывало, а мадам Хаят поддерживала его под руку.

После намаза мужчины понесли гроб. Я тоже подставил плечо. Гроб был таким легким. Легким до боли.

У могилы Календеру вдруг стало плохо, он закричал: «Похороните меня с дочкой, куда ты уходишь, доченька? Куда ты уходишь, моя деточка?» Мне вспомнился Толстой, который бегал по полям, когда умер его семилетний сын, и кричал: «Смерти нет, смерти нет!» Могилу засыпали землей. Родственники увели Календера. Небольшая толпа рассеялась среди могил как дым.

Под сенью темно-зеленых кипарисов на надгробиях были начертаны имена, а на некоторых даже сохранились старинные изображения усопших. Я задумался, почему всех мертвых хоронят в одном месте. Почему мертвые так радикально отделены от живых? Все эти мертвецы когда-то были живыми. Это до смешного заезженное клише. Что же до случайности, все эти люди легли рядом на этом кладбище по простому совпадению. Они проведут в смерти гораздо больше времени рядом с тысячами незнакомых людей, чем провели в жизни со своими близкими. Своей смертью они дадут жизнь тем же деревьям, цветам, насекомым. На мгновение мне привиделось, что умершие встают из своих могил, глядя друг на друга с удивлением. Они, вероятно, пытались бы прикрыть свою наготу — нагота волнует их больше, чем смерть. Они не смогут наслаждаться смертью. Забавно, что смерть стала таким клише, не стоящим даже упоминания. Как будто люди уверены, что всё знают о смерти. Им не кажется странным знать нечто о том, о чем они не узнают до самого конца или вообще никогда.

Мы шли вместе с мадам Хаят среди могил. Платок она не сняла.

— Один великий писатель, когда умер его ребенок, бегал по полям и кричал: «Смерти нет, смерти нет!» — произнес я.

— Смерть есть, — сказала она.

Большинство могил были ухожены, убраны цветами. Мадам Хаят подошла к могиле с высохшей травой. Могила принадлежала женщине. Мадам Хаят стала приводить могилу в порядок. Вытерла пыль с надгробной плиты влажной салфеткой, которую достала из сумки. Окликнув ребятишек, которые поливали цветы водой из пластиковых кувшинов, она дала им немного денег, чтобы увлажнить могильную землю. Сорвала несколько цветов с соседних могил и положила их на камень надгробия. Отступив, она осмотрела место погребения. Я подумал, что это могила ее родственницы.

— Твоя мать? — спросил я.

— Нет… Я ее не знаю.

— Но…

— Она казалась совсем заброшенной, — сказала мадам Хаят, — очевидно, что некому сюда приходить. Я не смогла устоять.

Внезапно я не удержался и саркастически произнес:

— Думаешь, она увидит?

— Тебе нужны свидетели, чтобы сделать что-то хорошее? — тихо промолвила она.

Я не знал, что на это ответить.

— Ты украла чужие цветы, — сказал я.

Она ответила совершенно ровным тоном:

— Честность порой скучна и не всегда справедлива. Нужно подумать, когда следует быть честным.

Выходя с кладбища, она положила свой платок в сумку.

— Теперь нам нужно хорошенько выпить, — сказала она. — Ты готов напиться, Антоний?.. На этот раз мы напьемся сильно, мы выпьем, как подобает во славу смерти.

Мы нашли ресторан недалеко от кладби-ща. Ожидая, пока официант принесет напитки, я спросил:

— Ты веришь в бога?

Я видел, как мадам Хаят молилась на кладбище.

— Иногда, — сказала она. — Но не сегодня… Не думаю, что сам бог всегда понимает, что происходит.

Когда принесли напитки, она взяла свой стакан и некоторое время держала его в руке. Затем произнесла, словно говорила сама с собой:

— Иногда, я не знаю, кажется, что он бросает лавку на подмастерье и уходит проветриться.

Сказать по правде, набрались мы изрядно. Мы были пьяны, когда вернулись домой. Прошли прямо в спальню. «Мы отомстим жизнью за смерть, — сказала она, раздеваясь, — но для этого придется потрудиться».

Мы мстили жизнью за смерть.

Прежде чем уснуть, я впервые увидел, как мадам Хаят плачет.

— Дети, Антоний, — пробормотала она, — дети…

На следующее утро мы проснулись уставшими, за завтраком зашел разговор о смерти.

— Спиноза говорит, что всякое существо стремится пребывать в своем существовании.

— Скажи этому своему другу, — произнесла она, жадно посасывая дольку апельсина, — что создателя этого существа не волнует, чего оно хочет.

— Он не мой друг, а очень известный философ.

— А, так он мертв…

Иногда она выдавала такие непонятные реакции, что мне требовалось много времени сообразить, о чем она говорит.

— Мертв? При чем тут…

— Разве вы не называете тех, кто умер, философами? Живых разве называют философами?

Она говорила о философах, как о соболях.