Мадам Оракул

Но сегодня они не улыбались. Стоило мне войти, как их лица настороженно застыли. Мне показалось или они и вправду испугались? Против обыкновения, хозяева не помогали мне с названиями; мне пришлось позорно тыкать пальцем. Их не смягчила даже покупка целых пяти – невероятное количество! – квадратиков говядины, тонких, будто папиросная бумага. А я даже не могла узнать, в чем провинилась, чем оскорбила или напугала их; я не знала слов.

Булочная, бакалея, овощной ларек. Капли денег из раненого кошелька. Везде одно и то же; что-то не так. Может, я, сама того не понимая, совершила преступление? Мне едва достало смелости подойти к почте: рядом всегда стоят полицейские. Ты ничего не сделала, убеждала я себя, это недоразумение. Меня потом реабилитируют. Я поговорю с мистером Витрони.

– Делакор! – храбро выкрикнула я, войдя в помещение. Женщина за конторкой ничуть не переменилась, она всегда была недружелюбна. Лишь молча протянула мне пухлый конверт. Коричневая манильская бумага, шрифт машинки Сэма.

На улице я вскрыла письмо. Там были вырезки из газет, сложенные по порядку, начиная с самых ранних, и записка от Сэма: «Поздравляю, после смерти ты стала поистине культовой фигурой». Я быстро пролистала заметки. «СМЕРТЬ ЗНАМЕНИТОЙ ПИСАТЕЛЬНИЦЫ. ПОЛИЦИЯ ПОДОЗРЕВАЕТ САМОУБИЙСТВО. НАЧАТО РАССЛЕДОВАНИЕ» – была озаглавлена верхняя; и дальше все шло примерно в том же духе. Где-то помещали фото с задней обложки «Мадам Оракул», в других местах – радостно ухмыляющуюся физиономию со снимков, сделанных Марленой на пароме в день моей смерти. Очень много рассуждалось о моей гибельной внутренней энергии, обреченном взгляде, приступах депрессии, якобы меня терзавших (но ни слова о Королевском Дикобразе и Луизе К. Делакор… Фрезер Бьюкенен лег на дно). Продажи «Мадам Оракул» подскочили до небес, все некрофилы страны торопились приобрести собственный экземпляр.

Меня причислили к тем несчастным женщинам – им, как выяснилось, несть числа, – которые погибли из-за неосторожного обращения со словами. Хотела барку смерти? Пожалуйста, плыви на здоровье, со своим именем на борту. В некоторых статьях выводилась мораль: либо песни и пляски, либо простое человеческое счастье; то и другое вместе невозможно. Допускаю, что они правы. Действительно, можно годами сидеть в башне, ткать и смотреться в зеркало, однако достаточно одного-единственного взгляда в окно на реальную жизнь – и все, конец. Проклятье, фатум. Скоро мне стало казаться, что если я и не совершила самоубийства, то просто обязана была совершить. Газетчики выставили это как очень благородный поступок с моей стороны.

Второй мыслью было: теперь нельзя будет вернуться. Иначе что станет со множеством серьезных деловых людей, которые забрасывают букетами слов мою могилу и получают за это гонорары? Что им прикажете делать, если я вдруг восстану из мертвых, прибегу назад, танцуя, и объявлю, что всех обманула? Это все равно что закидать их тухлыми яйцами – они навсегда меня возненавидят и превратят мою жизнь в кошмар. Женщины будут меня презирать; ничто не сравнится с гневом обманутого смертепоклонника. Это хуже, чем если бы воскрес Джеймс Дин, постаревший на тридцать лет и с брюшком, или на Янг-стрит появилась бы Мэрилин в бигуди, потолстевшая на пятьдесят фунтов. Все, кто сожалел обо мне и моей неземной красоте, будут крайне раздосадованы, снова встретив меня во плоти. Нет уж, умерла так умерла. Придется остаться на Другой Стороне – может быть, навсегда. Моя гибель оказалась выгодна очень многим людям. И если я хоть нос высуну из-под воды, они наверняка позаботятся о том, чтобы меня поскорее залили цементом и снова утопили в гавани Торонто.

Что сталось с моей аккуратной, тихой, тщательно спланированной смертью? Из-за какого-то пустяка. Нашлись свидетели, – кто? как? – видевшие, что я не упала, а спрыгнула с лодки. Смешно. Я действительно собиралась спрыгнуть, но упала раньше времени. Какой-то репортер добрался до Марлены, и та переусердствовала, сказав, что бросила мне спасательный круг, а я даже не пыталась до него дотянуться и пошла ко дну безо всякой борьбы. Какой круг, зачем она его выдумала? И кто догадался взять интервью у моего отца? И почему он сказал, что я очень хорошо плавала? Он в жизни не видел, как я плаваю. Нет, я, конечно, плаваю неплохо; выучилась в старших классах на уроках физкультуры. Этот вид спорта не вызывал у меня отторжения – по крайней мере, в воде меня не было видно. Лучше всего я плавала на спине и брассом. А вот кроль никогда мне не давался.

Стало быть, они считают, что я прыгнула специально; отказалась хватать круг и намеренно пошла ко дну. Как я могла доказать обратное? Впрочем, некое анонимное лицо сообщило, что это на меня не похоже, я не могла покончить с собой, потому что очень любила жизнь. Действительно, это на меня не похоже, совсем.

Что же, подумала я, наверное, я и правда хотела умереть, иначе не стала бы инсценировать самоубийство. Но это не так; я притворилась, что умерла, чтобы начать жить заново. Они все переврали, и меня это бесило.