Мадам Осень

— Скажи мне, моя Анжелика, как спец по криминальной литературе, нет ли в романах Сунгура чего-нибудь про убийство писателя? — обратился Монах к жене своего друга детства Анжелике.

Оба уютно устроились на кухне, пили кофе и обсуждали текущие городские события. Причем кофе сварил Монах, потому что Анжелика, по его утверждению, как и все женщины, кофе варить не умеет. Анжелика, наоборот, считала, что кофе не умеет варить Монах, что и доводила до его сведения гримасами, ироническим фырканьем, даже кашлем, но, впрочем, вполне добродушно. Она вообще была добродушной женщиной, и все знакомые сходились во мнении, что Жорику крупно повезло. Жорик разделял мнение супруги насчет кофе и говорил: не понимаю, Монах, как ты можешь пить эту гадость? Сам он любил кофе, сваренный Анжеликой, куда сыпал сахару немерено и полбанки сливок, а еще лучше растворимый — возни меньше.

— Об убийстве писателя? — переспросила Анжелика и задумалась. — Не припоминаю. А что?

— Пока не знаю. А про убийство немолодого человека за грехи молодости? Возможно, убийца — женщина. Скажем, через тридцать лет.

— В смысле, он ее бросил, а она через тридцать лет его убила? — с сомнением произнесла Анжелика.

— Ну!

— Через тридцать лет? Ты чего, Олежка! Я не помню, что я делала вчера, а ты — через тридцать лет. Да за эти тридцать лет ее бросали столько раз… и она бросала, так что, теперь косить всех подряд? На старости лет? Вместо того чтобы гулять на пенсии и смотреть телевизор? С какого такого перепугу? Нет у него такого романа.

— Ладно, зайдем с другого боку. Нет ли в его романах убийства журналиста криминальных хроник?

— Это вроде Леши Добродеева? Его хотят убить?

— Пока нет. Просто спрашиваю. Или писем с угрозами? Было про письма?

— Полно! И не только у Сунгура. Сначала письма, потом убийства, чтобы операм было за что зацепиться. А как же! Закон жанра.

— Ах ты, моя умница! — умилился Монах. — Закон жанра!

— Ты скажи, что надо, Олежка. А то все вокруг да около. Прямо скажи.

— Ладно. Только имей в виду, это между нами, поняла? Есть ряд детективных романов с убийствами, и есть ряд реальных убийств, сходных с книжными.

— Подожди, Олежка. Это ты про ножницы? Ты хочешь сказать, что кто-то читает книжки, а потом убивает? — Анжелика взволнованно хлопала ресницами. — Знаю! Был такой сериал. Про маньяка. У нас в городе тоже маньяк?

— А если не маньяк? — спросил Монах.

— А кто тогда?

— А кто тогда? — повторил Монах. — И главное, зачем? Зачемончитает книги Сунгура, а потом убивает согласно инструкции?

Они смотрели друг на дружку.

— Я вспомнила! — воскликнула Анжелика. — В сериале убивал писатель! Вроде назло полиции, поймают или не поймают. Сунгур? — ахнула она, хватаясь за голову.

— Не знаю, Анжелика. Вряд ли. А женщины-убийцы в сериале не было? — настаивал Монах.

— Олежка, не говори глупости! Не будет женщина убивать. Ты чего?

— Обиженная, несчастная, преданная… — нагнетал Монах.

— Ой, только не надо! Преданная! — Анжелика фыркнула. — Пойдет, купит себе новое платье или губную помаду. И новую сумку. Тем более через тридцать лет. Даже не думай, Олежка, это не мы. В смысле, не женщины… не женщина. В книжках все маньяки мужики, я читала. А знаешь почему? Вам труднее переключиться, — важно сказала Анжелика. — Как втемяшится чего в башку… возьми Жорика. Клином не вышибешь! И этому втемяшилось, вот он и убивает.

— Что втемяшилось?

— Что! Что-то. Откуда я… Знаю! — вдруг закричала Анжелика. — Он сбил его машиной… в смысле, Сунгур. Тридцать лет назад! И вся его жизнь с тех пор кувырком. В инвалидном кресле, всеми брошенный…

— Убийца в инвалидном кресле?

— Нет, ну… может, его сын мстит за отца. Его лишили детства, отец инвалид, мать бросила… Месть!

— Месть, — повторил Монах. — Еще какие мысли?

— Ненависть!

— Месть и ненависть, хорошо. Еще?

— Восстановить справедливость! Наказать!

— Не пляшет, Анжелика. Разве можно наказать автора, повторяя убийства из его книжек? Он даже не знает об этом. Ни месть, ни ненависть не работают… не то, Анжелика. Думай еще. Должен быть мотив.

— А если бросить подозрение на писателя? Подкинуть орудие убийства… ножницы! Подставить, типа.

— Тогда нужно и письмо написать в прокуратуру, что так, мол, и так, пишет и убивает. Потому что никто ничего не заметит. Прокурорские не читают детективов, читатели не в курсе реальных убийств. Разрыв шаблона.

— А если он псих?

— Слишком просто, Анжелика. Вот ты мне скажи лучше, какое самое сильное человеческое чувство.

— Любовь!

— Еще.

— Ревность!

— Хорошо. Еще.

— Зависть! Обида! У нас одну девочку из техникума взяли сниматься в рекламе, если бы ты знал, Олежка, как мы ее ненавидели! Во дурехи! Все хотели быть артистками.

Взорвался Монахов мобильник, и оба вздрогнули.

— Ага, привет! — сказал Монах. — Мы тут с Анжеликой кофеи гоняем. Конечно, сейчас. Жди. Это Леша, — сказал Монах, прикрыв трубку. — Достал? Молодец! Бегу. — Он поднялся. — Спасибо за кофе, Анжелика. Ты давай думай дальше… а вдруг надумаешь чего. Только никому ни слова!

… — Вот! — Добродеев протянул Монаху несколько тонких брошюрок. — Взял у Савелия. И что?