Мадам Пикассо

Пикассо снял два недавно законченных холста с большой стены у парадной двери. Он изучил плоскость стены и силуэты, которые нанес карандашом в тех местах, где собирался написать фреску, когда неожиданно увидел Еву, прислонившуюся к дверному косяку и одетую в желтое кимоно. Он так увлекся своими мыслями, что не слышал, как она спустилась по лестнице. Пикассо опустился на корточки, пораженный тем, как изысканно она выглядела в этом освещении. Она не имела представления, как мало усилий ей нужно, чтобы совершенно уничтожить его, подумал Пабло. Если с ней что-то случится… но он не мог и подумать об этом.

– Ты еще не ложился? – сонно спросила Ева, протирая глаза. – Скоро рассветет.

– Я сейчас поднимусь. Возвращайся в постель.

– Только с тобой.

Она обвела кончиками пальцев большой круг, который Пикассо нарисовал на голой стене. Внутри круга он изобразил силуэт гитары и бутылку перно, похожую на ту, которую они пили с Жоржем Браком и его женой. В центре, на самом заметном месте, были выписаны знакомые слова Ma jolie, которые он уже использовал в одной из своих картин. Здесь они были написаны жирным шрифтом, как объявления в газете.

Ева недоуменно рассматривала силуэты.

– Что это значит для тебя? – спросила она, подойдя сзади и прикоснувшись к его плечу.

– Это частица нас обоих, которая навеки останется здесь.

Ему нравилось, что в ее присутствии он мог свободно экспериментировать с новыми материалами без всякой критики или задних мыслей. Пикассо еще никогда не хотелось так детально делиться с женщиной сущностью своего творческого духа. Ева в самом деле была новой музой, на появление которой он давно надеялся.

– Значит, метафорически выражаясь, ты видишь меня в форме гитары? – спросила Ева, продолжавшая смотреть на стену.

– Я не вижу тебя так в буквальном смысле, но иногда чувствую тебя таким образом. Я ощущаю жизнь, которая пульсирует внутри, когда я прикасаюсь к тебе. Традиционный портрет сейчас кажется мне поверхностным и даже оскорбительным, потому что мои чувства очень далеки от традиционных.

Он прервался, стараясь разобраться в ее реакции.

– Я хочу уловить страсть, которая существует между нами, и навеки запечатлеть ее. Это наша суть, а не лицо, которое я мог бы изобразить в художественной школе.

Пикассо замолчал и в ожидании смотрел на Еву. Озадаченное выражение ее лица заставило его пожалеть о том, что он так раскрылся перед ней. Он был уверен, что это не имело смысла.

Ева снова повернулась к будущей фреске и внимательно присмотрелась к силуэтам.

– Я хочу посмотреть, как ты работаешь.

– Это может быть утомительно, – предупредил он, втайне надеясь, что она не откажется.

– Мне не будет скучно, потому что речь идет о нас обоих.

Пикассо посмотрел на ее сузившиеся глаза и разрумянившиеся щеки. Он понял, о чем она думает, и улыбнулся при мысли о том, насколько осторожными они до сих пор были в своих фантазиях друг о друге.

Пикассо подошел к мольберту, взял кисть и баночку с краской, а потом повернулся к Еве. Он окунул кисть в краску, передал ей и накрыл ее руку своей. Прикосновение к теплой мягкой коже пробудило не только страсть, но и творческий пыл.

– Помоги мне нарисовать эту фреску, – попросил он.

Она рассмеялась.

– Я же не Пикассо! Я не смогу этого сделать!

– Скоро ты будешь Евой Пикассо. А теперь давай приступим к созданию нашего шедевра.

Летом Пикассо старался меньше курить, поскольку чувствовал, что Еве это не нравится, хотя она никогда не жаловалась. Он стал курить трубку вместо сигарет, как было модно среди людей их возраста, старавшихся придать своему юному образу некоторую серьезность. Пикассо сжимал в углу рта маленькую трубку из березовой капы, а потом изучал свое отражение в зеркале. Когда Ева подшучивала над ним, он совал мундштук ей в губы и превращал это в эротическую игру.

В Провансе они стали еще более одержимы друг другом, чем раньше.

Ближе к концу июля желание Пикассо наконец исполнилось: Жорж Брак и его жена приехали в Сорг. По словам Брака, они собирались купить летний домик на побережье, где летом обычно стоит более прохладная погода. Супруги остались погостить до середины августа, а потом на несколько дней пригласили их в Марсель.

Ева так ничего и не сказала Пикассо и не стала открываться Марсель Брак в том, что она слышала их разговор с Алисой в кафе «Гранд». Тем не менее она оставалась начеку. Возможно, она выглядела наивно, но видела вещи в реальном свете. Это был мир Пикассо, и она была намерена оставаться в нем центральной фигурой.

Он никогда не узнает ее тайн. Но Ева хотела, чтобы он никогда не забывал, кем она стала для него.

Она до сих пор ничего не сказала ему о приступах тошноты и головокружения, которые она испытывала последние несколько дней. Сначала Ева подумала, что это легкое пищевое отравление, но тошнота не проходила. Она знала, что Пикассо встревожится, если узнает о ее недомогании, поэтому решила промолчать.