Мадемуазель скульптор

Ехали около двух часов: по мосту через Неву, а затем вдоль Большой Невки мимо Крестовского острова. Вскоре по правую руку увидели озеро Лахтинский Разлив, где поблизости находилась мыза, поднесенная Екатериной II Григорию Орлову. Здесь де Ласкари спешился, а Этьен и Вешняков вылезли из брички, на которой тряслись. Углубились в лес — шли не менее полутора часов, если не больше, по каким-то тропкам, известным одному Вешнякову. Лес стоял дремучий, корабельный, кроны наполовину скрывали небо, под ногами хрустели сучья и опавшая хвоя. Фальконе размышлял с тревогой: даже если камень удачный, как его достать из этой чащобы? Как перевезти к берегу? А потом — на каком судне переправить до центра города?

При дальнейшей ходьбе почва начала хлюпать — началось болото. «Скоро еще?» — раздраженно спросил де Ласкари, совершенно изгваздавший сапоги. «Туточки, мы пришли ужо», — отвечал крестьянин. И действительно: взору их отрылось обширное пространство посреди болота; весь во мху, покрытый травой, возвышался неимоверных размеров валун, видимо, вполовину вросший в землю. Он превосходил размерами камень из Кронштадта раза в полтора. Был намного больше, чем требовалось для памятника, и к тому же округлой формы — а у монумента пьедестал предполагался в виде волны; значит, предстояли камнетесные работы. Но обтесывать — лучше, чем наращивать из нескольких составляющих. И к тому же первичную обработку можно было бы сделать прямо в лесу, облегчив тем самым задачу по транспортировке к заливу.

— Ну, что скажете? — обратился де Ласкари к ваятелю.

Фальконе проговорил:

— Лучше и представить нельзя. Никаких иных вариантов не требуется. Эта глыба нам ниспослана небесами.

— Закавыка одна: как ее отсюда выудить?

— Ох, подумать страшно!

Сели, перекусили, перекурили, стали рассуждать. Ну, допустим, это болотце осушить не проблема — не такое оно обширное. Обкопаем камень до основания, чтобы сдвинуть с места. Просеку прорубим в лесу. А потом, потом? Чем толкать? Как тащить? Сколько потребуется сил и средств?

Адъютант Бецкого сказал:

— Что пугаться зряшно? Дело сделано: камень мы нашли. Завтра же с утра доложу шефу. Видимо, генерал сам захочет узреть воочию. Если он одобрит, то доложит императрице. И они совместно напишут указ о работах по пьедесталу. Выделят средства. Бросим клич механикам, инженерам… Премию объявим — кто придумает машину по перевозке камня, тот получит, не знаю, десять тысяч.

Тут проклюнулся Вешняков:

— Я, конечно, извиняюсь, но несправедливо зело: мне, известно, сто, а ему, значит, десять тысяч?

Шевалье оскалился:

— Ты, дурак, не равняй, пожалуй. Указать на камень — одно, а доставить его на место — абсолютно другое. Впрочем, если изобретешь нужную машину и ее построят, может быть, и сам получишь прибавку.

Уязвленный крестьянин замолчал.

Фальконе вернулся домой уже затемно. От усталости еле держался на ногах. Только произнес:

— Уж не знаю, радоваться находке или нет. Замечательный валун, уникальный. Но доставить его сюда — все равно что построить пирамиду в Египте. Голова трещит! — Выпив стакан вина, он отправился в свою комнату и упал на кровать, как подкошенный.

6

Свадьбу Александр сыграл осенью. Оба новобрачных были католики (мсье Вернон покойный обратил в католичество и Наталью Степановну и затем по нашим же канонам окрестил дочку). Католический приход Святой Екатерины Александрийской был основан в Петербурге еще при Петре, а его племянница, Анна Иоанновна, разрешила возведение храма на Невском проспекте. Но при нас это здание стояло еще не достроенным, и молебны проходили в зале дома по соседству. Службы вел настоятель отец Жером, близорукий господин лет пятидесяти пяти, иссиня выбритый, с тихим, вкрадчивым голосом. Я исповедовалась у него не единожды. Спрашивал так: «Ты грешна ли, дочь моя?» Я отвечала утвердительно: да, живу с мужчиной, с ним не будучи в браке. «Это тяжкий грех, — соглашался священник. — Надо обвенчаться». — «Обвенчаемся, как только сможем». — «Нет, тянуть нельзя, погрязая во грехе все больше и больше. А появятся детки? Незаконнорожденные?» Возразить было нечего. И отец Жером отпускал грехи, взяв с меня слово, что пойдем под венец. А поскольку под венец мы не шли, каждая новая исповедь повторяла предыдущую.