Мадемуазель скульптор

Заглянул к нам Клод Мишель, у которого мы жили первое время в Петербурге. Обнял Фальконе как старого приятеля и сказал, что прежние недоразумения забыты, памятником он восхищен и сочтет за честь, если мы придем к нему отобедать. «Дети вас помнят, — говорил торговец фарфором, — и особенно вспоминает Симона. Добрые люди не должны сердиться друг на друга». Мы обещали не сердиться.

Посетили нашу мастерскую представители иностранных миссий, и недавно назначенный новый французский посол мсье Сабатье де Кабр (мсье Рокфора отозвали на родину) выразил Этьену полное свое одобрение увиденным, прежде всего за простоту и лаконизм в решении образа царя; говорил, что нигде в Европе нет другого такого же вдохновенного памятника. В общем, пролил бальзам на раны моего шефа.

В то же время Екатерина II создала комиссию по приемке модели памятника: разумеется, во главе с Бецким; а еще туда вошли портретист ее величества Дмитрий Левицкий и известный меценат, коллекционер живописи Александр Строганов. На одном из заседаний Фальконе предложил написать на монументе: Petro Primo Catharina Secunda — Петру Первому Екатерина Вторая. Это тоже было принято во внимание, и вердикт комиссии вынесен однозначный: памятник отливать и строить так, как задумал автор. Мы сияли от счастья.

А 30 мая к нам ввалился полупьяный Фонтен и на наше недоумение заплетающимся языком объявил, что сегодня утром он сделался отцом. Анна родила девочку. Мать и дитя в порядке. Александр на седьмом небе.

Мы его поздравили и расцеловали. А Филипп, превратившийся тем самым в номинального дедушку, отчего также был немало взволнован, быстро принес вино и рюмки, предложив выпить за здоровье новорожденной. Что мы и сделали. Вскоре слуга и прилично подгулявший новоявленный папаша удалились в ночь с целью продолжения празднества. Мы не видели их три дня.

9

А тем временем развернулись работы по постройке причалов — в Лахте, где Гром-камень надо было грузить на баржу, и вблизи Исаакиевского моста в Петербурге, где валун следовало сгружать.

В Лахте прокладывали подъезд к воде и монтировали пирс, что тянулся до глубины моря (забивали сваи, укрепляли балками), а покатое дно Невы около Сенатской площади следовало выровнять, приподнять, укрепить тоже сваями. Я ходила на набережную смотреть, как их забивают: на высокой треноге был подвешен многопудовый молот, и рабочие тянули его за веревки вверх, а потом резко отпускали, — падая, он и бил в сваю сверху. Уходила в грунт она медленно, напряжение людей выходило за всякие разумные пределы, и к тому же молот иногда срывался и калечил строителей (слава Богу, на моих глазах не случилось такого). Рядом, на площади, строили сарай-ангар для камня.

Между тем моряки на шлюпках рыскали по мелководью Финского залива с целью обнаружить более глубокие места, где и можно было проложить фарватер для баржи, ставили сигнальные буи и заметные вешки. А на верфи Адмиралтейства строили саму баржу. Вот ее примерные размеры: около 190 футов длины, около 70 ширины, высота — 11, а осадка с грузом предусматривалась не менее 7[7]. На воду ее спустили в августе 1770 года, отбуксировав затем к пристани в Лахте.

Адмирал Мордвинов по указу императрицы (при посредничестве Бецкого) предназначил для сопровождения груза парусные суда «Святой апостол Марк» и «Екатерина». Операция началась в конце августа.

Баржу затопили, а ее бортик разобрали, чтобы камень спокойно протащить на специальное помостье. Наконец-то валун возобновил движение по берегу, непосредственно к воде, все на тех же рельсах и шарах. А когда он оказался посреди баржи, воду из нее откачали, и она благополучно всплыла, всем являя чудо-камень на своем борту.

Операцией командовал капитан-лейтенант Лавров — предстояло проплыть от Лахты до Исаакия ровно 12 верст[8]. Опасались волнения волн и сильного ветра, но, как будто по воле Неба, море стояло тихое, ветер дул, но только в паруса кораблей сопровождения. Камень на барже, укрепленный со всех сторон балками, не спеша вошел в Невку, а потом и в Неву. На балконе Зимнего дворца показалась императрица и, увидев гранитного исполина, помахала ему платочком. В загустевших сумерках капитан-лейтенант Лавров доложил адмиралу Мордвинову о прибытии груза к Исаакиевской пристани.