Мадемуазель скульптор

— Господи, ты плачешь? — удивился он.

Всхлипнув, я ответила:

— Так, не обращай внимания, это нервы.

— Нервы, нервы, — повторил скульптор. — Все болезни от нервов, правду говорят. — И погладил меня по голове. — Я теперь же испрошу у Бецкого аудиенции — дело государственной важности!

— Безусловно. — А сама, вытирая щеки, удалилась к себе.

В тот же день Этьен побывал у Ивана Ивановича, и уже назавтра получил записку от императрицы. Вот она:

«Дорогой Фальконе, славный мой дружочек! Вы мне оказали бесценную услугу. Я в долгу не останусь: все, что полагается Вам и мадемуазель Колло, будет выплачено немедля, плюс еще двадцать тысяч в качестве подарка. Деньги на отливку найдем в ближайшее время, обещаю. Неизменно Ваша — Екатерина».

Мы торжествовали. А моя совесть абсолютно не грызла меня за предательство великого князя. Почему я должна блюсти его интересы в ущерб своим? Каждый за себя.

Нам действительно вскоре выплатили все причитающиеся средства и подарок. В то же время стало известно, что Никита Панин отправлен ее величеством в Пруссию на переговоры с Фридрихом П, а Андрей Разумовский сослан в Ревель. Я боялась их мести, но надеялась, что они вряд ли догадались о моей роли в этой истории. Только успокоилась, как еще одна потрясающая новость выбила меня из привычной колеи: я была беременна!

9

Не могла понять: радоваться или нет? То, что вердикт врачей о моем бесплодии не подтвердился и могу иметь ребенка (если, конечно, выношу), было для меня счастьем. Я всегда хотела иметь детей. И Господь услышал мои молитвы. Но, с другой стороны, несомненно, что отец будущего отпрыска — не Этьен, а Пьер. Получается, надо принимать предложение Фальконе-младшего и венчаться с ним, чтобы новорожденный не был незаконным. Значит, мой разрыв с Фальконе-старшим неминуем. Но на это я никак не могла решиться. Сердце разрывалось от боли. Положение становилось невыносимым.

Отвлекалась ваянием. Бюст Натальи Алексеевны в глине получил окончательный вид в январе 1774 года. К этому же времени Пьер закончил свою картину. Мы их повезли во дворец. Новый прием оказался более холодным. Павел не появился вовсе (так и не собрался позировать Этьену, и его скульптурный портрет оказался нереализованным), вышла великая княгиня в какой-то толстой шали, бледная, невеселая. Бегло посмотрела работы. Сдержанно кивнула: «Гут». Я спросила: можно ли перенести бюст ее в мрамор? Посмотрела на меня как-то отстраненно, вроде не понимая. А потом одобрила: «Йа, йа, гут», — и ушла, даже не попрощавшись. Мы, пожав плечами, удалились тоже.

На обратном пути в карете я сказала Пьеру:

— У меня для тебя интересная новость.

Удивился:

— Да? Что за новость?

— Скоро ты сделаешься отцом.

Он опешил и сидел какое-то время молча. А потом спросил:

— Ты не шутишь? Точно?

— Врач говорит, что на третьем месяце.

— Я не про врача. Точно от меня?

Я поджала губы:

— Больше не от кого. Больше не была близка ни с кем чуть ли не полгода.

Взял мои ладони в свои, крепко сжал:

— О, Мари! О, какая удача! Повезло хоть в чем-то! Ну, теперь ты согласна выйти за меня?

Опустила глаза долу:

— Да, согласна…

Он прижал меня к себе и поцеловал в щеку. Произнес:

— Счастье, счастье! Просто удивительно: сразу делаюсь мужем и родителем! — весело рассмеялся. А потом сказал с тревожными нотками в голосе: — Как мы скажем отцу? Сможет ли понять и простить?

Я вздохнула:

— Ох, не знаю, не знаю, Пьер. Он и так в последнее время в меланхолии, ждет не дождется начала отливки. Де Ласкари обещает этой весною.

Фальконе-младший посмотрел вопросительно:

— Но ведь он не звал тебя замуж никогда?

— Нет, официально — ни разу. И всегда не радовался моим беременностям в прошлом.

— Ну, вот видишь. Значит, и говорить не о чем. Сам виноват — не женился вовремя, упустил возможность. Не переживай, дорогая Мари. Все устроится лучшим образом, я не сомневаюсь.

— Дал бы Бог. — Я опять вздохнула. — Но давай чуть повременим с объяснением: вот Дидро проводим — он уезжает в феврале, — а начало отливки по весне отвлечет Этьена от грустных мыслей. Ты не против?

— Только за! — И еще раз поцеловал меня в щеку.

Попросила Фонтена как искусного резчика оказать мне помощь в перенесении бюста Натальи Алексеевны в мрамор. Александр ходил в последнее время веселый — снова ждал прибавления семейства. Говорил, что дождется отливки статуи Петра и потом сразу же уедет с женой, тещей и детьми в Париж; денег, заработанных в России, хватит на год-другой, а потом, открыв свою студию, станет сам для учеников мэтром. Мне хотелось рассказать ему и о собственных жизненных планах, но сдерживала себя: может проболтаться — если не самому Фальконе-старшему, так Филиппу, а слуга не преминет донести хозяину. Надо было держаться.