Мадемуазель скульптор

— Ничего, мой любезный друг, все проходит, пройдет и это. Мэтр Фальконе отольет памятник, установит, и мы уедем. Франция даст нам умиротворение. Родина всегда умиротворяет.

Он ответил со вздохом:

— Ты такая славная, Мари. И я так тебя люблю. Почему мы не вместе? Поженились бы по приезде в Россию, ничего бы не произошло из того, что произошло.

— Значит, Бог так решил.

— Понимаю — Бог…

Вскоре бюст Натальи Алексеевны был закончен.

11

У меня сложилось впечатление, что Этьен не просто примирился со случившимся, но и приободрился даже. Вроде раньше чувствовал за меня ответственность, беспрестанно думал о необходимость жениться, а идти под венец ему не хотелось, и внезапно сын избавил его от подобных терзаний. Камень (Гром-камень?) рухнул с души скульптора. Русские говорят — «гора с плеч». И ходил от этого веселый, даже насвистывал что-то легкомысленно. Значит, не любил, как бы я хотела? Нет, любил, только годы брали свое. И не чувствовал в себе силы на семью и детей. А теперь все устроилось лучшим для него образом: я ведь становилась мадам Фальконе, мы по-прежнему рядом, только в иных ролях; он и не в претензии; роль хорошего свекра и деда его устраивала.

Свадьбу мы назначили на субботу, 2 апреля. Срочно заказали мне подвенечное платье, новые туфельки и красивый парик. Пьеру тоже сшили новый камзол и туфли. Составляли список гостей. Хлопоты по организации стола полностью взяла на себя мадам Петрова при содействии нашего Филиппа. Пригласили музыкальный ансамбль из пяти человек (как без танцев на свадьбе?). Фальконе-старший написал письмо ее величеству с приглашением. Привожу ответ государыни: «Милый, дорогой друг, рада за Мари и за Вас. С Вашим сыном я пока не знакома, но, по отзывам Бецкого и цесаревны, он человек способный и дельный; видела его портрет Натальи Алексеевны — очень, очень недурно. Дай им Бог счастья и детишек! Я сама заглянуть к вам на свадьбу не смогу, но подарок молодым пришлю непременно. Неизменно Ваша — Екатерина». И ни слова о памятнике.

День венчания выдался немного морозным (вот вам и апрель — это Петербург!), но на удивление солнечным. Несмотря на близость католического храма (а вернее, помещения, где велись службы, — храм никак не могли достроить), ехали в двух каретах, присланных из Конторы от строений. В первой были Пьер, де Ласкари, Чекалевский и Фельтен. Во второй — я, Этьен, Александр с маленькой дочкой и Лосенко. Возле храма нас поджидали разодетые гости, в том числе Гордеев, Хайлов и Екимов (ученик Хайлова, отливальщик), — в общей сложности человек двенадцать. Женщин, кроме меня и четырехлетней Николь, не было вообще. Это, конечно, нарушало католическую традицию: у невесты должны на свадьбе присутствовать три ее подруги — свидетельницы; но таких у меня не нашлось — да, имела знакомых, даже приятельниц, но, увы, только православных. Ну, да ничего. Я привыкла с детства жить в обществе мужчин.

Гости и свидетели вошли в храм и разделись, положив шубы и пальто на задние скамьи. Дочь Фонтена, в красном платьице и с большим красным бантом на голове, очень волновалась от возложенной на нее миссии и все время теребила родителя, много раз повторяя, что ей надлежит совершить. Фальконе-старший исполнял роль моего отца, и ему предназначалось вывести меня к жениху; мы с ним не обмолвились ни единым словом.

Наконец, появился отец Жером в белом облачении с красным подбоем и приветствовал всех собравшихся. Заиграл клавесин, заменявший в храме орган, и Этьен торжественно повел меня к алтарю. А чудесная Николь, словно ангелочек, семенила за нами и разбрасывала вслед лепестки роз из корзинки. Возле алтаря находился Пьер — чересчур серьезный и надуто-торжественный. Фальконе-старший соединил наши руки, произнес что-то вроде: «Будьте счастливы, дети мои», — и кивнул с улыбкой. Мы уселись на специальные маленькие скамеечки.

Как положено, священнослужитель провел литургию, зачитал кусочки из Святого Писания и минут десять разглагольствовал о значении церковного брака. А потом перешел к вопросам:

— Вы пришли во храм добровольно и является ли ваше желание венчаться искренним и свободным?

Мы ответили утвердительно.

— Вы готовы ли хранить верность друг другу и в болезни, и в здравии, в счастье и в несчастье, до конца жизни?

— Да. Да.

— Вы имеете ли намерение с благодарностью и любовью принимать детей, которых пошлет вам Небо, и воспитывать их согласно учению Церкви?

— Да. Да.

Удовлетворенный, отец Жером обратился к Духу Святому с просьбой снизойти на молодоженов, а затем связал наши руки ленточкой. И сказал, чтобы мы, стоя лицом к лицу, дали супружеские клятвы. Пьер, взглянув на меня со строгостью, произнес: