Под нарастающий визг тормозов паровоз остановился со слабым толчком, сопровождаемым ревущим шипением пара. Марица в последний раз откинулась на жесткое сиденье.
Вагон начал заполнять шум, характерный для завершения поездки. На Марицу одна за другой наплывали тени пассажиров, которые тянулись к верхней полке за своим дорожным багажом. Деревянная полка скрипела каждый раз, когда с нее снимали очередной чемодан или дорожную сумку. Сама Марица не была обременена никакими вещами. Перед отъездом из Будапешта она, наслышанная о мародерах военного времени, решила подстраховаться и перед посадкой в поезд сдала свой сундук в багажное отделение.
Марица выглянула в окно. Яркое послеполуденное солнце практически ослепило ее, и она заслонилась ладонью, чтобы хоть что-то различить за окном. Перед ней проступили очертания крошечного полустанка Нойбург. От него было буквально рукой подать до Надьрева – если воспользоваться паромом через Тису, однако, если ехать по проселочной дороге, выходило сорок километров.
С тех пор как Марица видела этот полустанок в последний раз, совершенно ничего не изменилось. Маленькое квадратное здание вокзала по-прежнему нуждалось в побелке, как будто его не красили все те годы, когда она отсутствовала. Буквы на табличке с названием этого захолустного городка потрескались и выцвели, как и в прежние времена. Через дорогу все так же просматривался луг, на котором, не нарушая картины прошлого, паслись коровы. Все казалось нетронутым, как и воспоминания Марицы о своем отъезде много лет назад. Она не забыла ничего из того ужасного периода своей жизни: ни мрачного лица отца, ни вида матери, державшей на руках Шандора-младшего, которому тогда было всего четырнадцать месяцев и который в то время вовсе не казался больным.
В то время Марице не терпелось сесть в поезд и сбежать из родной деревни. Ей не терпелось увидеть, как ее собственный ребенок исчезает вдали, а вместе с ним и крушение всех ее надежд, крах ее прежней жизни. В то время Марице так же не терпелось начать все сначала, как и сейчас.
Она снова выглянула из окна вагона и осмотрела платформу. Там толпилось несколько «ворон» со своими детьми. Они пришли встретить своих мужей, возвращавшихся с рынка в Сольноке, где Марица пересела на другой поезд. Пара собак на безопасном расстоянии от паровоза, который продолжал время от времени издавать шипение, обнюхивала край платформы. Покрытый сажей железнодорожник что-то энергично делал на путях перед паровозом. Небольшие группы мужчин, сбившись в кучу, курили на платформе. С Венгерской равнины на полустанок порывами ветра надувало мелкую землистую пыль, и Марица могла различить, как та кружится в воздухе.
Посреди платформы стоял Михай.
Солнце искрилось в серебряных прядях его волос. Его лицо раскраснелось от жары. Его рубашку и брюки было бы нелишне выгладить, поскольку в этот солнечный день бросались в глаза все их многочисленные складки и морщинки. С его запястья свисал золотой браслет, а толстые пальцы были покрыты пятнами от сигар. Подошвы его сапог были в древесной стружке, которая налипла на них с пола его любимой корчмы и со дна его фургона. Михай Кардош был влиятельным в округе представителем местной знати, хотя и выглядел лихачом, готовым в любой момент броситься догонять трамвай или сбежавшего мула. У него были обветренное лицо и развязные манеры.
В руке он держал букет цветов, сорванный для него станционным смотрителем, который ухаживал за небольшой аккуратной клумбой рядом с вокзалом.
Когда Марица заметила Михая, паника, которая серенькой птичкой ненадолго поселилась у нее в сердце, выпорхнула наружу. Марица возродилась, к ней вернулась ее уверенность. Она почувствовала, что теперь с ней все было в порядке. Она стала прежней: энергичной, напористой, полной планов. Тщеславной.
Она желала бы, чтобы многие стали свидетелями ее триумфального возвращения в родные пенаты: вот Марица Шенди, одетая в дорогой шелк, протягивает Михаю Кардошу руку для поцелуя, а вот Марица Шенди принимает от Михая Кардоша букет цветов.
Почти двадцать лет Марица непрестанно строила в голове картины о том, как она оказывает жителям Надьрева величайшую услугу своим возвращением. Для нее было большим разочарованием, что поезд не мог доставить ее прямо в центр деревни, чтобы она сошла непосредственно на главной площади. Что ж, этому торжественному моменту придется подождать.
Лишь спустя какое-то время Марица заметила, что рядом с Михаем кто-то стоял. Еще через мгновенье она поняла, кто это. Для этого ей пришлось сосредоточиться в той атмосфере хаоса, которая заполнили ее купе, поскольку пассажиры активно и шумно передавали прямо через окна чемоданы своим родственникам, собравшимся внизу. Марица уставилась на этого человека сквозь грязное оконное стекло, лихорадочно оценивая ситуацию.