Мадьярские отравительницы. История деревни женщин-убийц

Жандармы шли быстро и энергично. Их винтовки болтались у бедер в такт их шагам. Тетушка Жужи изо всех сил старалась поспевать за ними, поскольку всякий раз, когда она запиналась, они еще крепче сжимали ее. Глашатай держался в нескольких шагах позади их троицы, положив обе руки на свой барабан, чтобы тот не раскачивался при движении.

Вложив в свой голос как можно больше убедительности, повитуха заверила жандармов (а заодно и тех, кто, по ее мнению, мог находиться в пределах слышимости), что она не сделала ничего плохого и что ее задержание было ошибкой. Конечно же, ошибкой.

Жандармы, никак не отреагировав на ее слова, остановились, когда добрались со своей подопечной до улицы Арпада, на которой беспорядочно сновали повозки. Улица была достаточно широка, и это оказалось ее изъяном, поскольку повозки, фургоны, животные, пешеходы – каждый, когда ему это было удобно, мог идти и ехать, как ему заблагорассудится, или же внезапно поменять курс и начать разворачиваться, чтобы поехать в противоположном направлении. Не было ни малейшего намека на какой-либо порядок, который принято соблюдать в крупных городах. Улица Арпада представляла собой такую же мешанину уличного движения, как и беспорядочное расположение боковых дорожек, возникшее в Надьреве. В наиболее оживленные дни на ней возникал полный хаос. Чтобы решить проблемы, возникшие в результате внезапного скопления телег, повозок, экипажей и фургонов, лошадей, волов и мулов приходилось распрягать, и только после этого можно было снова тронуться в путь.

Жандармы при виде этой картины придвинулись ближе к повитухе. Она почувствовала запах их несвежего табачного дыхания и их шерстяных шинелей, которые отдавали плесенью.

По улице Арпада разносился звон колокольчиков на фургонах и экипажах, который вплетался в стук телетайпа, доносившийся из отделения почты и телеграфа. Последний привлек внимание повитухи. Ее сердце затрепетало от идеи, пришедшей ей в голову.

Деревенский глашатай выступил вперед перед троицей со своим барабаном. Одну руку он поднял в воздух, а другой ударил в барабан, подавая сигнал всем остановиться, – что и произошло.

После этого глашатай сделал знак жандармам. Те приподняли повитуху над придорожной канавой, как ребенка, и, перекинув ее через нее, опустили на улицу Арпада.

К этому времени на улице уже собралась толпа деревенских, глазевших на происходящее. Они просто разинули рты при виде тетушки Жужи, которую вместо ее двух обычных корзин сопровождали два жандарма.

Повитуха практически ничего не видела, когда ее переводили через улицу. В поле ее зрения попадала лишь череда пальто, ботинок и головных платков. И еще ей было слышно, как ахали женщины.

Когда ее вели мимо отделения почты и телеграфа, она закричала так громко, как только могла:

Все это ужасная ошибка!

Я не сделала ничего плохого!

Я уверена, что скоро вернусь домой!

Если только ее сын находился в это время в отделении, то он должен был услышать ее.

Жандармы быстро провели тетушку Жужи в деревенскую ратушу. Входную дверь ратуши закрыли и заперли на засов, словно тюремную камеру.

Прихожая ратуши была темной и серой. От каменного пола поднимался холод. Тетушка Жужи почувствовала приступ ревматической боли, когда жандармы отпустили ее и она оказалась на этом промозглом полу.

Перед ней стояли трое мужчин. С одним из них она познакомилась совсем недавно, второго она хорошо знала, а третьего мужчину пока еще никогда не встречала.

Граф Мольнар пробыл в Надьреве меньше года. Его сверстники в деревенском совете знали его как человека, который не мыслил своей жизни без работы. Он ежедневно заполнял свой блокнот заметками о незначительных правонарушениях, совершенных членами сельского совета. Тетушка Жужи неоднократно слышала жалобы деревенских на него. В определяющей мере это было вызвано тем, что в Надьреве раньше никогда не было собственного сборщика налогов, поэтому жители деревни были возмущены нововведением. Когда граф Мольнар впервые появился в деревне, повитуха специально пришла в сельскую ратушу, чтобы представиться ему, и он не преминул воспользоваться ее услугами целительницы.

Эбнера повитуха практически не видела последние несколько недель, потому что в самом разгаре был сезон охоты. У него были охотничьи домики на принадлежащей ему земле за пределами деревни, и он проводил там бо́льшую часть осени, охотясь на дичь и кабанов. Иногда он отдавал тетушке Жужи убитого им фазана, и она ощипывала птицу и жарила ее над открытой ямой у себя во дворе. Когда она сейчас смотрела на Эбнера, ее переполняла волна сожаления. Она сразу же вспомнила, как хвасталась перед ним своим флакончиком из кармана фартука в корчме семейства Цер: «В этом флаконе достаточно мышьяка, чтобы убить сотню человек, и ни один врач никогда не смог бы его обнаружить».