Мадикен

Мадикен ответила ей шёпотом на ушко, и Лисабет прыснула от смеха.

– Нечего смеяться! – говорит Мадикен. – Думаю, что на месте бургомистра ты бы не очень-то смеялась.

После этого события всякий раз, когда Мадикен приходила в Люгнет, Аббе ни о чём, кроме полётов, не мог говорить. Дядя Нильсон тоже от него не отставал.

– Можно подумать, что в доме вместо людей поселилось два аэроплана, – говорит тётя Нильсон.

Дядя Нильсон гордится своим Аббе. «Мой сын – бравый летун», – называет его дядя Нильсон и то и дело вспоминает, что он не пожалел для сыночка последнюю пятёрку на билет.

– Понимаешь, Мадикен, – говорит дядя Нильсон, – я подумал и говорю себе: «А знаешь, Нильсон, стоит ли горевать? Ты привык к лишениям, так отдай сыну пятёрку, чего уж там!»

Мадикен думает, что дядя Нильсон поступил очень хорошо. К тому же он и сам смог полюбоваться, как Аббе летает высоко над городом, ведь дядя и тётя Нильсоны наблюдали за полётами с рыночной площади в толпе тех, у кого не нашлось лишних пяти крон, чтобы купить билет.

– А я-то ни сном ни духом не догадывался, что это мой сын летает в небесах, словно орёл, – говорит дядя Нильсон.

С тех пор он особенно зачастил в «Забегайку». Там всегда находились охотники послушать о том, как его сын стал бравым летуном, и про знаменитую пятёрку.

– Теперь уж, наверное, все пьянчужки в городе наизусть знают твои рассказы, – говорит тётя Нильсон. – Так что мог бы ты для разнообразия дома посидеть.

Лучше бы она этого не говорила. Дядя Нильсон тут же назвал её «чучелом». Он рассердился, надел пальто и шляпу и отправился в «Забегайку», но скоро вернулся домой совсем не сердитым.

– А, ты ещё здесь, дорогая Мадикен, – сказал дядя Нильсон. Затем он погладил по щёчке тётю Нильсон и спросил: – Скажи мне, ненаглядная лилея, не найдётся ли у тебя селёдки с картошечкой для любящего супруга?

У тёти Нильсон нашлась и селёдка, и картошка.

А осень всё больше хмурится, и дождь льёт почти не переставая. Вода в реке поднимается всё выше и выше. Девочкам уже не разрешают даже приближаться к мосткам. Но им и самим не хочется туда ходить, так страшно шумит и бурлит река.

– Уж если свалишься в воду – тут тебе и конец, сразу захлебнёшься, – объясняет Мадикен сестре.

Девочки почти совсем не гуляют. Правда, им и дома неплохо. Они играют в бумажных куколок, строят в детской домики и танцуют вальс с Альвой. Но Мадикен нет-нет да и скажет в сердцах:

– Ничего-то у нас новенького не случается.

Альва считает, что такие слова говорить опасно:

– Бывает ведь, что и плохое случится. Смотри, как бы не накликать!

И Альва оказалась права.

Однажды в воскресенье в Юнибаккен спозаранку прибежала тётя Нильсон, она так рыдала, что перебудила весь дом. Сначала от неё не могли добиться ни слова, она захлёбывалась от рыданий. Тогда папа обхватил её за плечи и потряс:

– Скажите же наконец, что случилось?

И тётя Нильсон кое-как рассказала. У неё с трудом получалось говорить связно. Глядя на неё, Мадикен почувствовала, как у неё больно защемило в груди. Отчего это так щемит, что такое говорит тётя Нильсон? Она говорит, что Аббе… Аббе утонул в реке! «Нет, – думает Мадикен, – это мне, наверное, снится!» Сумбурный и сбивчивый рассказ тёти Нильсон похож на страшный сон, этого не может быть! Мадикен крепко прикусила губу, чтобы проснуться, но по-прежнему слышатся всхлипывания тёти Нильсон.

– А я-то, господи прости, в это время спала и только сейчас узнала! Гляжу, Аббе куда-то пропал. Он даже в кровать не ложился, а мой несчастный Нильсон ничего почти не помнит. Только и помнит, что свалился ночью в реку, когда возвращался из «Забегайки», а плавать-то он не умеет…

– Но я сначала понял так, что это был Аббе, – говорит папа.

– Ну да! Аббе бросился в воду и вытащил его. Это Нильсон ещё помнит. Но представляете себе, что этот болван сделал, – он сразу пошёл домой и улёгся в кровать, с пьяных-то глаз! А про Аббе совсем забыл. И Аббе, видно, там и остался!

И тётя Нильсон бессильно упала головой на кухонный стол и снова зарыдала. Таких страшных рыданий Мадикен никогда ещё не слышала. Мама стала утешать бедную тётю Нильсон и тоже заплакала вместе с ней. Заплакала и Альва, и Лисабет. А Мадикен не заплакала, у неё только всё больней и больней щемит сердце. Плакать она не может.

– Альва пойдёт со мной, – говорит папа. – А вы все оставайтесь здесь.

Папа и Альва побежали к реке. Мадикен видит в окно, как они бегут. Потом они скрылись за стеной камыша, который растёт на берегу между мостками Юнибаккена и Люгнета.

Когда же они опять показались, Мадикен увидела, что они несут на руках Аббе. И тут слёзы наконец хлынули у неё из глаз, так жалко ей стало Аббе. А тётя Нильсон заголосила, как будто её режут. Но папа крикнул ещё громче:

– Он жив!

– Нет! Не может быть! – закричала тётя Нильсон и выбежала из дома так быстро, как только её несли ноги.

Мадикен должна была сама убедиться, что Аббе жив. Мама хотела остановить Мадикен, но не смогла её удержать.