Мадонна миндаля

— Я?! — в ужасе воскликнула Симонетта. — Но я родилась не для… Нет, я этого не могу!

— А в чем, собственно, дело? — с легким раздражением спросил Манодората, словно и так знал ответ.

— Я родилась не для того, чтобы стать торговкой, — вздохнула она. — Я родилась в знатном семействе и привыкла к обществу благородных господ, а не к… подобным делам. Мои родители… мой муж Лоренцо… да все они сказали бы, что я позорю не только свое, но и их имя!

— Уж больно многое в вас, итальянцах, представляется мне загадкой. — Манодората уселся поудобнее. — И одной из главных загадок является христианское представление о торговле. Для вас, христиан, слово «торговля» звучит как самое страшное проклятие или ругательство, какое когда-либо произносили уста самого убогого раба. Но времена меняются, Симонетта. Старого мира больше нет. И одно лишь знатное происхождение не поможет тебе положить на тарелку кусок сочного мяса или охапку дров в очаг. Зато твоя древняя фамилия в сочетании с названием этого ликера может многое для тебя сделать. — Он взял ее за подбородок. — Ты станешь лицом этого напитка, Симонетта! Твоя роль будет та же, что и у фигуры, красующейся на носу корабля, и в этом качестве тебе никак нельзя одеваться, как жалкий конюх, получающий гроши на конюшне у скупого хозяина.

Симонетта высвободилась и печально опустила голову, осматривая свою одежду. Втайне она, разумеется, мечтала вновь облачиться в красивые женские платья, но до сего дня ей казалось, что она еще не выплатила до конца некую траурную повинность погибшему Лоренцо.

— Надень-ка его поскорей, — настоятельно попросил Манодората, протягивая ей платье, — и возьми вот еще это. Это тебе от меня. — И он преподнес Симонетте еще целую груду настоящих сокровищ. — Это зеркало из Венеции, как и платье. И гребень. И розовое масло для рук. — Он кинул на постель прелестный маленький флакончик. — И наконец… — Манодората высоко поднял нечто, более всего походившее на сверкающее скопление звезд, так оно вспыхивало и сияло в его руках. Оказалось, что это сетка для волос, сплетенная из таких же золотых нитей, какими расшита была ткань платья, и тоже украшенная жемчугом. — Надеюсь, ты сумеешь как-нибудь использовать эту сетку, а впрочем, она вполне годится и для того, чтобы воробьев ловить, — сказал на прощание Манодората и исчез.

Симонетта заперла дверь, сбросила старую одежду и с головы до ног вымылась холодной дождевой водой, собравшейся в углублении под водосточной трубой, отчего вся ее кожа покрылась пупырышками, как у тех голубей, которых она теперь научилась даже ощипывать. Зубы у нее стучали — не столько от холода, сколько от возбуждения, — глаза пылали голубым огнем. Она осторожно ступила босыми ногами в лежавшее на полу платье, натянула его на себя и постаралась как можно туже зашнуровать лиф. От соприкосновения с кожей тонкий шелк быстро согрелся, и она почувствовала себя бодрее. Свалявшиеся волосы Симонетта тщательно и долго расчесывала, пока они не стали падать на плечи шелковистыми прядями. Теперь волосы уже достаточно отросли, чтобы их можно было поднять наверх и уложить в прическу, и Симонетта принялась заплетать их в косу, но пальцы с трудом вспоминали, как она убирала волосы в былые времена, будучи знатной дамой и женой Лоренцо. Наконец ей удалось с помощью медных шпилек и заколок закрепить на волосах сетку, и теперь дело было за ногтями, которые она коротко обстригла, а потом с наслаждением натерла руки розовым маслом. Немного пощипав себя за щеки и слегка покусав губы, чтобы вызвать прилив крови, она подняла венецианское зеркало, лежавшее на постели, и осторожно заглянула в него. То, что она в нем увидела, заставило ее сердце радостно подпрыгнуть в груди. Глаза ее на похудевшем лице казались просто огромными и радостно сияли той же голубизной, что и шелковые ленточки на бутылках с «Амаретто», жемчужно-белая кожа была изумительного, теплого, чуть розоватого оттенка, а губы напоминали нежнейшие лепестки роз. Талия у нее теперь стала еще более тонкой, прямо как у ирландской гончей. Под глазами пролегли темные глубокие тени, ничуть, впрочем, ее не портившие. Зато волосы после всех ее усилий так и сияли чудесным блеском темной меди, и красота их спорила с красотой расшитой жемчугом золотой сетки, в которую они были убраны. Симонетта чуть опустила зеркало, стараясь получше рассмотреть новое платье, и увидела, что руки у нее, напротив, приятно округлились, стали более гибкими и сильными. Когда она, налюбовавшись собой, спустилась наконец на кухню, суетившиеся там женщины тут же перестали работать и застыли, дружно уставившись на нее и вытаращив от изумления глаза, даже Манодората на мгновение утратил привычное самообладание. Глаза у Симонетты вдруг защипало. Она чувствовала, как искренне они восхищены, и ей очень хотелось, чтобы в эту минуту ее, такую красивую, смог увидеть и Бернардино. Но она прогнала эти мучительные мысли и повернулась к Манодорате, благодарно улыбаясь.