Мадонна в меховом манто

На этом мы прекратили наш спор, но позже вновь к нему возвращались. Я чувствовал, что ни мои собственные слова, ни ее мысли не были абсолютно точными. Было ясно, что нами обоими, как бы мы ни стремились к откровенности, управляли скрытые мысли и желания. Во многих вопросах мы, конечно, сходились во мнениях, но бывали и моменты, по которым у нас имелись расхождения, и если одна сторона с легкостью подстраивалась под другую, то лишь ради иной, главной цели. Мы не стеснялись показывать друг другу самые тайные уголки наших душ и говорить об этом; однако бывали и вопросы, которых мы никогда не касались, потому что толком не понимали, в чем их суть; правда, некое чувство шептало мне, что именно они и есть самое важное.

Поскольку у меня прежде никогда не было такого близкого человека, мне важнее всего было сохранить дружбу с ней. Возможно, конечная цель всех моих желаний и заключалась в том, чтобы владеть ею целиком и полностью, всей ее духовной и физической сущностью, но, боясь потерять то, что имел, я стеснялся признаться себе в этом и оставался в бездействии, подобно человеку, который любуется редкой птицей, но боится шевельнуться, чтобы не спугнуть ее.

Я смутно чувствовал, что мое бездействие, мои сомнения, основанные на страхе, вредят нашей дружбе гораздо больше; что невозможно оставаться на одном месте ни в чем, что касается людских отношений; что каждый шаг, сделанный не вперед, делается назад; что моменты, которые не сближают людей, непременно отдаляют их друг от друга. Смутная тревога тлела во мне, разгораясь день ото дня.

Однако для того, чтобы поступать по-другому, надо было быть другим человеком. Было очевидно, что я все время хожу вокруг да около главного, но я не знал, как к этому главному подойти. От прошлого смущения не осталось и тени. Я не замыкался в себе и даже, может быть, чрезмерно открывался перед ней; но все время соблюдалось одно условие: не затрагивать главного.

Не знаю, мыслил ли я тогда обо всем так ясно, как теперь. Сейчас, когда прошло более двенадцати лет, я вспоминаю свое тогдашнее состояние и тогдашние мысли, мои суждения о Марии упорядочены расстоянием и временем, разделившим нас.

Я понимал, что и Марией владели тогда противоречивые чувства. Иногда она делалась чересчур сдержанной, даже холодной, а иногда так оживлялась, проявляла ко мне такой интерес, даже откровенно провоцировала меня, что я обретал смелость, о которой уже и не помышлял. Но такие мгновения были редки, а на смену им приходило всегдашнее дружеское расположение. Было очевидно, что Мария, как и я, заметила, что дружба наша, не развиваясь, зашла в тупик. Несмотря на то что она не находила того главного, что искала во мне, многие мои качества, видимо, казались ей ценными, и она явно уже не хотела терять меня. Поэтому Мария тоже стеснялась делать что-либо, что, по ее мнению, могло бы отдалить нас друг от друга.

Все эти сложные чувства пребывали в самых потаенных уголках наших душ, словно бы боясь выйти на свет; в действительности же мы были закадычными друзьями, которые, как и прежде, искали встреч друг с другом, радуясь каждой минуте, проведеной вместе.

Внезапно все изменилось и приняло совершенно неожиданный поворот. Это случилось в конце декабря. Мать Марии уехала встречать Новый год к дальней родственнице, проживавшей в окрестностях Праги. Мария была несказанно довольна.

– Больше всего на свете меня раздражает елка, украшенная свечами и мишурой, – говорила она. – Не думай, что это потому, что я еврейка. Подобные обряды кажутся мне бессмысленным вздором. Люди исполняют их, потому что стремятся хоть миг побыть счастливыми. Поэтому мне не нравится и иудаизм, в котором немало странных и бесполезных предписаний. Моя мать, протестантка, стопроцентная немка, следует этим обычаям, но я уверена, что только от нечего делать и от старости. Она, конечно, считает, что я богохульствую, но, думаю, не потому, что держится за свои убеждения, а потому, что боится утратить душевный покой.

– По-твоему, Новый год неважен?

– Нет. Разве он чем-то отличается от других дней? Разве природа его как-то выделила? Не так уж важно показывать, что прошел еще один год жизни; ведь делить жизнь на годы – тоже изобретение человека… Жизнь состоит из единственного пути – от рождения до смерти, и разделение ее на какие-либо другие части искусственно. Однако давай оставим рассуждения в стороне и, если тебе хочется, сходим в новогоднюю ночь куда-нибудь вместе. Мое выступление в «Атлантике» пройдет до полуночи, потому что в новогоднюю ночь будет много других номеров. Сходим куда-нибудь вместе, выпьем, как все… Что скажешь? К тому же мы с тобой ни разу не танцевали, верно?

– Не танцевали!

– Я, правда, не очень люблю танцевать, иногда человек начинает мне нравиться во время танца, и мне делается неловко.

– Не думаю, что я тебе понравлюсь в танце!

– Я тоже не думаю… Ну да ладно, дружба требует жертв!