Мадонна в меховом манто

В новогодний вечер мы поужинали вместе и проболтали в ресторане до того времени, как ей надо было идти на работу. Когда мы пришли в «Атлантик», она отправилась в гримерную переодеваться, а я расположился за тем самым столиком, за которым сидел в первый вечер. Зал был разукрашен бумажными лентами, цветными фонариками и дождем из серебристой фольги. Публика, кажется, уже была навеселе. Почти все танцевавшие пары целовались. Мне почему-то стало тоскливо. «И что дальше? – думал я. – В самом деле – чем так примечательна эта ночь? Мы сами ее придумали и сами в нее верим. Если бы все пошли домой и легли спать, было бы гораздо лучше. А что мы будем делать? Как и все: разойдемся по домам под ручку… Не совсем как все: мы не будем целоваться… Интересно, танцевать я смогу?»

В стамбульской Академии художеств приятели показывали мне несколько танцев, которым они научились у русских белогвардейцев, заполонивших тогда город. Я даже немного умел танцевать вальс… Но смогу ли я сегодня вечером проявить мастерство, в котором не упражнялся несколько лет? «Если что, прекращу танец и сяду!» – решил я.

Игра и пение Марии закончились быстрее, чем я предполагал, и тут же были всеми забыты в общем шуме. Тем вечером каждый предпочитал выступить сам. Мария переоделась, и мы сразу же направились в большой ресторан «Европа», расположенный напротив Анхальтского вокзала. Он совершенно не был похож на маленький уютный «Атлантик». В больших залах – насколько хватало глаз – танцевали сотни пар. Столы были заставлены цветными бутылками. Некоторые из посетителей уже спали, уронив голову на стол, другие сидели в обнимку.

Мария тем вечером была странно веселой. Она без конца колотила меня по руке:

– Если бы я знала, что ты весь вечер будешь дуться, я бы нашла себе другого молодого человека! – хохотала она.

Она пила терпкое рейнское вино бокал за бокалом и заставляла пить меня.

Основное веселье разгорелось после полуночи. Топот, крики, хохот, четыре оркестра, надрывавшиеся каждый на свой лад, пары в вальсе – все слилось у меня перед глазами. Безудержный задор послевоенных лет царил здесь. Печально было видеть в неуемном разгуле тощих юношей с торчащими скулами и с горящими, как у нервнобольных, глазами на изможденных лицах, девушек, открыто демонстрировавших свои желания в знак протеста против бессмысленных пут и ложных общественных предписаний.

Мария, вновь впихнув мне в руку бокал вина, пробормотала:

– Ах, Раиф, Раиф! Ты очень нехорошо поступаешь. Ты же видишь, сколько я усилий прилагаю, чтобы не скучать. Перестань, не грусти. Давай забудем обо всем сегодня ночью. Представь, что мы – это не мы. Мы – одни из тех, кто сегодня танцует в этих залах. Да и они-то… Разве они такие, какими выглядят? Не хочу. Не хочу считать себя умнее или лучше остальных. Пей и веселись!

Я понял, что она уже опьянела. Встав, она пересела ко мне и положила руку мне на плечо. Мое сердце забилось, как сердце птицы, попавшей в сеть. Ей казалось, что я грустил. Она ошибалась. В тот вечер я был счастлив настолько, что не мог смеяться, потому что счастье свое я воспринимал всерьез.

Заиграли вальс. Я повернулся к ней.

– Пойдем, – сказал я. – Но я не очень хорошо танцую…

Она сделала вид, что не услышала второй части моих слов, и, вскочив, ответила:

– Пойдем!

Мы закружились в толпе. Танцем, правда, это назвать было трудно. Наш вальс состоял из того, что мы таскались вперед и назад по площадке, повинуясь воле толпы, сдавившей нас с четырех сторон. Но нам это не мешало. Мария смотрела на меня. В ее черных задумчивых глазах временами вспыхивало что-то непонятное мне, от чего я терялся. От ее кожи исходил легкий, но невероятно приятный аромат. Я сейчас был рядом с ней, я знал, что был важен ей.

– Мария! Как получается, что один человек может сделать счастливым другого? Какая поразительная сила сокрыта в нас! – пробормотал я.

В ее глазах опять вспыхнул тот странный огонек. Но, внимательно посмотрев на меня какое-то время, она продолжила молчать, закусив губу. Ее взгляд стал туманным и бессмысленным, а потом она сказала:

– Давай сядем! Такая толпа! Мне, кажется, все-таки скоро станет скучно!

Она выпила еще несколько бокалов вина. Через некоторое время, поднявшись, она произнесла:

– Я сейчас приду! – и, покачиваясь, удалилась.

Я долго ее ждал. Несмотря на ее настойчивость, я тем вечером не пил много. Я скорее потерялся от всего происходящего, нежели был пьян. Болела голова. Прошло примерно пятнадцать минут, но она не вернулась. Я заволновался. Я заглянул во все туалетные комнаты, беспокоясь, что она где-нибудь упала. Женщины наспех зашивали порвавшуюся одежду, поправляли перед зеркалами макияж. Марии не было нигде. Я проверил все углы всех залов, где, согнувшись на стульях, дремали пьяные. Ее я не нашел. Я разволновался не на шутку. Расталкивая сидевших и стоявших людей, я бегал из зала в зал. Вихрем промчавшись по лестнице, я спустился на первый этаж и поискал ее там. Там ее тоже не было.