Маг и нимфа, или неправильное фэнтези

Мелисса с видимым неудовольствием покачала головой из стороны в сторону, будто заранее осуждая весь этот спектакль, и отвернулась. Димеона приблизилась и встала у неё за левым плечом. Какое-то время обе жрицы молчали.

— Ученица моя, зачем ты явилась? К чему этот балаган? — не оборачиваясь, спросила, наконец, старшая женщина. Голос её был откровенно недружелюбен.

— О, Мелисса!.. — было всё, что ответила нимфа. Она свела ладони вместе, и на них сам собой сплёлся и покрылся яркими цветами венок, который она затем бережно опустила наставнице на темя. Мелисса нетерпеливо тряхнула головой, венок распался на отдельные стебли и исчез, осыпавшись в топь.

— Зачем ты пришла? — повторила верховная жрица, жестом отсылая птиц прочь. — Когда я звала тебя присоединиться к нам в эту ночь, ты отказалась. Теперь, я полагаю, ты пришла, чтобы выступить на стороне наших врагов?

Димеона, не таясь, громко хихикнула. Щека её наставницы дёрнулась.

— Ах, Мелисса, Мелисса!.. — склонив голову на бок и в точности копируя позу наставницы, сладким голосом начала она. Мелисса поспешила встать по-другому. — Ты прекрасно осведомлена о том, почему я здесь, но ты делаешь вид, что не знаешь?.. Изволь же, я скажу это сама: я здесь, потому что ты зашла чересчур далеко и тебя некому одёрнуть, кроме меня. У тебя нет никакого права делать то, что ты делаешь.

Мелисса на экране обернулась так резко, что мне показалось, будто по комнате прошёл ветер. Глаза жрицы горели хищным жёлтым огнём. Димеона стояла спокойно и улыбалась. Вид у неё был кроткий, но отнюдь не смиренный. Наставница смерила её долгим оценивающим взглядом.

— Ты оспариваешь моё право говорить за посёлок? — спросила она.

— Нет, что ты! Мне и в голову не пришло бы такое, — девчонка улыбнулась такой тёплой улыбкой, словно сказанное старшей женщиной несказанно её развеселило. — Неужто бы я осмелилась?..

— Тогда?..

— Не я — нет, не я! Фериссия через меня оспаривает твоё право говорить за Неё, — не моргнув глазом, отчеканила девочка. — Я полагаю, Она недовольна тобой — потому я и здесь.

Повисла долгая пауза. Жрецы переводили глаза со своей предводительницы на её ученицу и обратно, видимо, гадая, что произойдёт дальше. На их лицах были удивление и — кое-где — страх. Наконец, на губах Мелиссы появилась тонкая, словно бритва, усмешка.

— В самом деле? О, девочка моя!.. — произнесла она нараспев, с интонациями заботливого родителя, обеспокоенного выходкой неразумного дитятки. — Моя милая, милая девочка!.. Я не буду сейчас говорить про твой тон, и твои манеры, и про то, какой неудобный момент ты выбрала, чтобы донести до нас свои в высшей степени странные речи. Я не говорю также и о различии в положениях: я — верховная жрица восьми посёлков, в то время как ты ещё только готовишься принять сан. Я не говорю о разнице в возрасте, в опыте, в талантах, наконец, — всё это очевидно настолько, что не заслуживает никакого внимания. Мы обговорим это всё позже, если захочешь. Вместо этого ответь мне всего на один вопрос: возможно ли, чтобы Фериссия, будь Она в самом деле мной недовольна, среди всех жрецов — среди тех, кто следует путями Её, кто ревностно соблюдает все заповеди, кто денно и нощно молится Ей, кто месяцы напролёт медитирует у нас в рощах, кто трудится на благо Её, не жалея себя, — возможно ли, чтобы среди всех них Фериссией была избрана ты, о, моя непокорная ученица, известная своею привычкой всё время спорить со словами Её и всё ставить с ног на голову, а последние недели и вовсе проводившая с людьми городов? Возможно ли, чтобы среди всех истинных, истовых, праведных слуг Своих Фериссия вдруг обратила внимание на тебя, более прочих запятнавшую себя связями с дикарями? Ужель все мы слепы настолько, что не нашлось меж нами иного пророка, кроме тебя, о, моя ученица, воспитанница моя, названая дочь и отступница, моя милая, милая девочка, которой столькому ещё предстоит научиться?..

По мере того как она говорила, обстановка вокруг менялась: если прежде жрецы смотрели на самонадеянную нимфу с удивлением, с интересом, со страхом, а некоторые — и с откровенной симпатией, то теперь взгляды их, если и оказывались вдруг направлены на друидку, были в лучшем случае сочувственными, а в худшем — насмешливо-пренебрежительными. Похоже, все считали, что из-под того слоя патоки, что излила на неё их предводительница, девчонке уже не выбраться.

Она, впрочем, выбралась, и даже голос её зазвучал по-прежнему веско и твёрдо, словно бы ничего не случилось, и ни взгляд, ни поза, ни слова нимфы не давали подумать, будто она волнуется или сломлена.

— Мы не будем ничего обсуждать с тобой позже, — глядя наставнице прямо в глаза, сказала она. — Мы всё обсудим сейчас. Извини, тебе придётся стерпеть, если момент, выбранный мною, ты считаешь неподобающим, поскольку я сама нахожу его как нельзя более подходящим, и решать, когда мне раскрыть рот, могу только я.

Девочка смолкла. Мелисса склонила голову.

— Ты очень уж своевольна, моя ученица, — сказала она. — И это далеко не всегда благо, что бы ты там себе ни думала.