Маг и нимфа, или неправильное фэнтези

Я потряс головой, гоня тяжёлые мысли, и рассеянно огляделся. Комната, которую мне выделили под кабинет, даже после моего двухнедельного в ней отсутствия умудрялась выглядеть как обычно. И ещё через две недели, когда я вернусь из навязанного мне отпуска, она будет выглядеть как обычно, и через месяц, и через год: точно так же будет лежать по этажеркам пыль, и точно так же будут издевательски смотреть на меня с полок книги, которые я никогда не смогу прочитать, и точно так же в глубинах стола будут копиться бумаги, являющие собой одновременно могилы и некрологи моим светлым идеям, и всё так же я буду ходить в Управление, не зная зачем, что-то здесь делать, с кем-то советоваться, и мне будут даже иногда говорить, будто у меня есть способности, но все мои попытки найти тему для диссертации так и будут заканчиваться неудачей. И ведь дело даже не в том, чтобы я был непроходимо туп или так уж откровенно бездарен: кое-что у меня получается, даже Пек иногда называет меня головой, вот только всё, на что я способен, уже проделано сотню раз до меня, а когда я пробую ухватиться за что-либо новое, это всегда оказывается либо чересчур сложно, либо настолько тоскливо, что я сам, в конце концов, отступаюсь. Как ни печально, но всё, что меня ждёт, — это справка о прослушанным полном курсе аспирантуры, не нужная никому за пределами Сказки, и возвращение туда, откуда я с такой радостью сбежал за несколько лет до этого.

Или нет, подумал я в приступе мазохизма, самым страшным будет даже не это. Самым страшным окажется то, что, промучившись ещё пару лет, я с грехом пополам защищу диссертацию, описав форму каких-нибудь особенных пузырей, оставляемых на подкладке реальности не нужным никому заклинанием, а потом продолжу так же из года в год ходить в Управление и заниматься ничем, равнодушно выслушивая иногда снисходительные сентенции на тему того, что я-де уже делаю всамделишные успехи и что годика так через три...

Господи, подумал я с болью в сердце, за что мне всё это? Что за жизнь меня ждёт?

Я ещё раз обвёл взглядом унылую комнату, в которой даже сам свет был безжизненно-серым, ещё на подходе к окну нарезанным на квадраты решёткой сетки-камнеуловителя[1]. На глаза мне попалась лежавшая на столе папка с надписью «Димеона Миянская», и сердце у меня в груди ёкнуло. Аполлон Артамонович говорил, уже можно? Ну, что ж...

Ощущая благоговейный страх перед готовой открыться мне истиной, я на ватных ногах перебрался за стол и трясущимися руками расположил скоросшиватель напротив себя. От этого тот нисколько не изменился: Димеона по-прежнему была образцом под номером семь тысяч пятьсот тридцать восемь, под которым ей предначертано было закончить своё приключение, пробежать по страницам отчётов, а после уйти в архив, чтобы храниться там ещё двадцать пять лет. Я потянул завязочки — неожиданно легко те поддались. Я торопливо отдёрнул руки, но, к счастью, с папкой ничего более не произошло. Помявшись с минуту, я осмелился прикоснуться к картонной обложке, но раскрыть её не решился — вместо этого я поднялся со стула, прокрался к двери и осторожно повернул ключ в замке на два оборота. Вернувшись к столу (ступал я опасливо, словно папка была диким зверем, готовым в любой момент броситься на меня), я сел и снова уставился на картонку. Шли минуты. Несколько раз я почти собирал волю в кулак и уже готов был прикоснуться к папке, но всякий раз её штурму что-либо мешало: то в комнате вдруг делалось душно, и мне приходилось идти открывать окно, то жажда оказывалась нестерпимой, то книги на этажерке стояли неровно. В конце концов, я разозлился. Что же это получается, в самом-то деле: какая-то картонка с завязочками может иметь власть надо мной, аспирантом второго курса?! Я решительно взялся рукой за обложку, крепко зажмурился и раскрыл папку. Потом я запустил руку внутрь.

Внутри папка была сухой и бумажной. Какие-то документы тихо шуршали, когда я к ним прикасался — их было много, больше, чем я ожидал, хотя, оценив мысленно вес и толщину папки, я вынужденно признал, что где-то столько их и должно было быть. Я погладил ладонью верхний листок — мою руку царапнуло что-то твёрдое, вложенное, видно, под клапан папки. Я осторожно взял странный предмет пальцами — он не сопротивлялся. Я извлёк находку на свет, торопливо захлопнул обложку и осторожно приоткрыл один глаз, а потом, в удивлении, и второй.

Я держал в руке паспорт — толстенькую прошитую книжечку по формату кармана, с гербом и тиснением. Это — я нисколько не сомневался — был паспорт того человека, который сейчас был моей Димеоной. «Который...» Меня передёрнуло. Это мог быть мужчина. Это могла быть старуха. Это мог быть ребёнок. Это мог быть вообще кто угодно... Во всяком случае, у этого «ребёнка» был паспорт, подумал я с облегчением. Раскрывать документ было страшно. Я рассеянно переложил находку в другую руку.