Магазин путешествий Мастера Чэня

– Но я не могу снимать через стекло. И тогда что тут делать? А вот там вокруг отеля идет тропинка. К другому торцу, на дорогу.

– Ту самую дорогу? Что тогда, ночью?

– Какую же еще.

За нами, мне показалось, кто-то наблюдал в этот момент. Две фигурки, осторожно огибающие угол отеля (я, ненавидя каждый момент происходящего, прорвался со своей палкой вперед). При этом фигурки полуодетые: Настя была в купальнике и наброшенном сверху полупрозрачным парео, от солнца, я – в плавках и серой полосатой рубашке, тоже от солнца.

И оба – в резиновых тапочках и с голыми ногами. А впрочем, будь мы даже в штанах…

Дорожка шла вдоль стены отеля, вдоль одинаковых стеклянных дверей первого этажа – стекло можно было отодвинуть и прямо из комнаты выйти на всегда зеленую подушку газона. Дорожка эта когда-то была сделана из прочных досок, по дереву идти веселее. С доской, однако, за десять или около того лет происходит следующее: она приобретает идеальный серый цвет, не черный, не белый, ровно посредине.

А еще эта доска очень плохо держится, прогибается под ногами, а что под ней – не видно, и не хочется видеть.

– Как им здесь было здорово, – пробормотала Настя, устанавливая треногу и делая пару снимков.

– Интересно только, что с ними стало, – мрачно ответил я.

Скрип досок, громкое шлепанье ног. Слева – уходящая в небо стена отеля, справа – бетонный забор, за ним что-то вроде полностью заброшенного сада или плантации.

И вот конец дорожки, угол отеля, корма корабля. Полукруглая асфальтовая площадка, на ней – та самая каменная книга, которую позавчера мы видели мелькнувшей в свете мотоциклетного прожектора. Вид сзади. Эту книгу теперь надо было просто обойти.

Я сделал это и увидел, что прожектор в тот раз высветил вовсе не буквы. А только тени букв, сам отполированный металл был давно сбит, но в четырех случаях осталось то, на чем он был наклеен или привинчен.

То самое – повыше «or», пониже «ea». И никаких возможностей представить, какие буквы были когда-то справа или слева.

– Как же они старались уничтожить все следы названия отеля, – сказал я вполголоса. – Лупили молотками. Или, скажем, рычали отбойными. И чем это название им мешало?

– А потому что тут в один прекрасный день всех пожрали кобры и гости умерли в один день, – сказала Настя и посмотрела на дорогу, ту самую.

Дохлую змею оттуда, конечно, убрали.

Настя решила сфотографировать также и вывеску.

– Отбойные молотки не помогли, – сказала она, деловито свинчивая аппарат с треноги.

– А именно?

– Второе слово. Beach, конечно. Посмотри, буква «a» была ровно в середине.

– В середине доски. Да и вообще, все пляжные отели так пляжными и называются. Бич, в общем. А вот первое слово… Ну-у… А без него никакой интернет не поможет. Задать «Районг» и «бич» – ну, ты же понимаешь, что мы получим. Это же вообще все в этой провинции. Но! Но, но!

Она вытянула руку.

Я повернулся.

Перед нами был задний фасад отеля, узкий, элегантный, лишенный окон, уходящий в небо. То, что видели люди, приезжавшие сюда в такси.

Стеклянные двери были гостеприимно распахнуты. Никакой черноты за ними не было. Был довольно темный коридор, но вдали, в том конце здания, призрачно светился квадрат – без сомнения, та самая «Примула», с ее стульями, обтянутыми серым шелком.

– Ну, и вот, – сказала Настя бодрым и довольным голосом. Взяла под мышку треногу и пошлепала по асфальту вперед.

Что такое умерший отель? Это запах пыли или никакого вообще, может быть, легкая горечь дыма стелется по коридору – где-то неподалеку жгут мусор.

В живом отеле воздух полон запахов. Вы вдыхаете их, только войдя с улицы (мальчик в форменной куртке тащит за вами чемоданы, грузит их на тележку). Полировка тускло блестящих полов темного дерева, зелень оранжерей, цветы в вазе на стойке, солнечные лосьоны на голых плечах женщин. В вашей комнате – ароматы хрустящих постиранных простыней, и ветер, полощущий занавеску и пахнущий морем.

И вы вздыхаете, вы начинаете чуть улыбаться, потому что вот теперь это уже факт – вы отдыхаете.

Кобры живут в отелях только в сказке, в жизни им там нечего делать. Кобра, вообще-то, помойная тварь, она движется туда, куда топают мыши. К свалкам отходов, допустим. А еще есть плантации масличной пальмы, по которым не ходят без стандартного пластикового пакета с заряженным шприцем, полным сыворотки. Потому что пурпурные плоды масличной пальмы мыши обожают до обморока, ну, а где мыши…

Я полузакрыл глаза: есть чувство угрозы, есть это странное ощущение, будто тебя что-то тихо усыпляет, лишает сил? Нет. Значит, и змей тоже нет. Есть нечто иное. То самое. Как же им было, наверное, хорошо здесь, у моря.

Ну, а сейчас – пегая пыль и паутина, которые любую поверхность превращают в зыбкие, почти ничего не отражающие зеркала. От пола до потолка – зеркала, эти странные плоскости. Не надо было входить внутрь, мелькнула у меня мысль.

Коридор был не совсем темным. Вот слева в сером полумраке светится буква «п», полуоткрыта дверь – в когда-то обычную комнату на драгоценном первом этаже, с которого можно было шагнуть прямо на газон.