На настоящую Матильду теперь тоже нельзя будет смотреть без содрогания. Ожоги превратят ее в подобие оплавленной восковой фигуры. Она навсегда затворится в родительском доме, чтобы оплакивать свою белую кожу и каштановые волосы, лицо-камею и строгий носик — все безвозвратно утерянное. С годами она обретет за свои мучения унизительную славу живой достопримечательности, местного привидения, которое любой может не только наблюдать воочию, но и напугать брошенным в стекло камешком. Газетчики, начинающие писатели и злые любопытные дети будут дежурить у обветшавшего, навеки запертого дома, чтобы увидеть в окне ее силуэт. И до самого конца невыносимо долгой жизни Матильды в пыльных и темных комнатах будет витать запах ее любимого опопанакса.
Вторая девушка, подруга Матильды и Жоржика, счастливо избегнет подобной участи. Она задохнется в дыму сразу. Как же ее звали: Мими, Лулу?..
Газеты придут в восторг от истории «смертельного спиритического сеанса». Одни будут приводить ее как пример распущенности современной молодежи, которая вместо смиренной молитвы предалась богопротивному спиритизму и поплатилась за это. Другие примутся живописать реальные и вымышленные ужасные подробности, чтобы выжать побольше слез из благодарных читательниц. А третьи посчитают, что эта история подтверждает реальность мира духов, который, похоже, оказался куда опаснее, чем полагали ранее.
Наверное, и Анита Ножкина-Войцеховская читала в своем сонном городке какие-нибудь из этих газет, которые чуть позже выволокут на первые полосы ее саму.
Потом в комнату к обессиленному Жоржику, лежащему среди подушек, войдут двое мужчин в темных котелках. Они принесут саквояж и маленький ящик с просверленными дырками. Один, ни о чем не спрашивая, раздвинет шторы, другой разложит на столе странные инструменты из саквояжа. На их пальцах блеснут одинаковые перстни-печатки с выпуклым вензелем.
— Выходи, — скажет один, спокойно и бесцеремонно вглядываясь в бледное лицо Жоржика.
— Мы знаем, что ты здесь, — добавит другой. — Адана гахэ. — И произнесет еще несколько слов на языке, которого не должен знать.
— Но вы… вы не священники, — пролепечет догадливый Жоржик.
— Так и ты не дьявол.
А в ящике что-то тоскливо и басовито завоет.
***
Вновь оказавшись в кабинете Хозяина, Славик обнаружил, что безумная бабуля куда-то подевалась. Когда он уходил, она тряпичным кулем лежала на ковре, а Хозяин — как его, кстати, все-таки зовут, надо будет спросить, а то это уже странно — только посматривал на нее брезгливо, словно на мусор. Наверное, очухалась и ушла, подумал Славик и тут же в этом усомнился, но усилием воли оборвал цепочку дальнейших рассуждений. Во-первых, о бабуле думать не хотелось. Во-вторых, собственное занудство его порой страшно выматывало.