Магазин работает до наступления тьмы (СИ)

А еще наконец стихло назойливое тиканье, и вновь обретенная тишина — та, которая служит фоном всем звукам и которую обычно не замечаешь, — казалась чистой и сладкой, как дачный воздух в первый день каникул. Славик неожиданно понял: так звучит покой.

Вот только покоя никакого не было.

Хозяин выволок на середину комнаты круглый журнальный столик и поставил на столешницу почерневший серебряный кубок, издавший долгий нежный звон. Из кубка торчала та самая склянка темного стекла, в которой, как Славик ни приглядывался, ничего уже не мерцало. Хозяин щедро плеснул в кубок абсента и, повернувшись к столику спиной, бросил через левое плечо щепоть соли. Часть крупинок попала в изумрудную жидкость, которая вдруг вспенилась, словно это была не соль, а шипучий аспирин, и над кубком поднялось еле заметное зеленоватое облачко. Впрочем, оно легко могло оказаться обманом зрения, пятном от лампочки на сетчатке. Хозяин щелкнул крышкой тяжелой латунной зажигалки, поджег пучок розмарина и принялся — Славик удивленно заморгал — да, принялся окуривать розмарином комнату. Интенсивней всего он размахивал дымящимся пучком над распростертой на диване Матильдой, а потом, быстро наклонившись, положил ей на лоб что-то маленькое и круглое — не то монетку, не то медальон…

Славик пригляделся — это была красно-золотая октябрятская звездочка, перевернутая вверх ногами, и верхний луч над кудрявой головой младенца Ильича указывал Матильде на переносицу.

— Юноша, к столу! Женечка, вы тоже нужны!

Скрипнула дверь, и хрупкое создание скользнуло вдоль стены к столику. Длинные сильные пальцы схватили Славика за руку, потянули вниз, заставив опуститься на колени — стол оказался очень низким, а сидеть было не на чем, — на другую его руку легла большая и неожиданно ледяная ладонь Хозяина. Втроем они окружили стол, сцепив на нем руки и склонив головы.

— Солпетаэ гахэ… солпетаэ, не солпетаэ… как же там дальше-то… — зашептал Хозяин, выругался как-то очень прилично и сдержанно, потом, судя по всему, все-таки вспомнил и затянул свою тарабарщину дальше: — Гохус нонука…

«Психи, сатанисты, сектанты… — отрешенно строил предположения Славик, — …маньяки. Может, бабуля никуда и не уходила, может, они ее тут в жертву принесли. Или съели. Разделали и пропустили через мясорубку… Нет, мясорубку полицейские в прошлый раз купили. Полицейские тоже в секте… Значит, бросили в чан с кислотой. А что, тут вон всего сколько, чан с кислотой наверняка тоже где-нибудь есть. Интересно, меня они тоже жертвой наметили? Вот это я попал. Вот это фактура…»

***

Но пока всего этого еще не произошло. Какое, оказывается, счастье вернуться в исходную точку, ощутить собственную цельность и почти забытую уверенность, что все хорошо, ничего непоправимого не случилось. Безобидно потрескивают свечи, мягкая кожа Матильды — настоящей Матильды — пахнет опопанаксом, и живет, дышит, тихонечко ерзает на своем месте не то Мими, не то Лулу — персонаж настолько незначительный, что даже газетчики вечно о ней забывали… Можно уйти прямо сейчас, вернуться домой, и ничего не случится, все изменится. Как сладко будет заново привыкать к оглушительной свободе и почти невообразимой легкости. К нетронутой цельности. Потихоньку, шаг за шагом осваивать прежний способ существования, который забыт настолько прочно, что кажется почти невозможным. Так не бывает. Без скафандра нельзя.

В одной книге рассказывалось, как в древности они делали из себе подобных живые игрушки, помещая младенцев в глиняные кувшины. Когда младенец вырастал, кувшин разбивали — и на свет выползал крохотный бледный уродец. Его тело принимало и навсегда сохраняло форму сосуда, в который было заключено. Хозяин забрал книгу, сказал, что это все сказки.

А что Хозяин скажет теперь? Он может рассердиться.