Магазинчик бесценных вещей

– Конечно, она ведь ужасно страдала. Долгие месяцы страдала. Мы приняли правильное решение.

– Ты приняла решение, худшее из всех. Мамы больше нет. И виновата в этом только ты.

Я изо всех сил старалась не слушать его, не дать ему заманить меня в эту ловушку. Если бы я убедила себя, что он прав, то свалилась бы в такую пропасть, что выбраться из нее не смогла бы уже никогда. Камень вины раздавил бы меня навеки. Я сделала глубокий вдох и сдержала подступающие к глазам слезы. В случившемся нет моей вины. Я попыталась спасти маму так, как она сама меня попросила, – цивилизованно. Мы с ней доверились медицине, объективности. Точек зрения может быть сколько угодно, и моя была ничуть не менее ценной, чем та, которую мне навязывали с рождения: слова моего отца не были законом. Я осознала это еще во время нашей первой и последней поездки в Милан – единственный опыт, который мне довелось испытать вне Крепости, – но тогда я только начинала привыкать к этой мысли.

Если бы только мой брат увиделся с мамой в больнице, если бы только пришел с ней попрощаться, если бы только он, как и я, был с ней рядом и выслушал ее.

– Болезнь приносила страдания, а больница принесла смерть, – отрезал Андреа, повторив слова, произнесенные недавно отцом.

– Был шанс ее спасти! – оправдывалась я.

– Тогда почему не спасли? Открою тебе секрет: больницы строятся на коммерческой выгоде. Живой – это лишнее койко-место, а значит, затраты. Спасать людей не в их интересах.

Я не хотела поддаваться панике, но состояние у меня было шаткое. Аргументы брата приводили меня в ужас.

– Андреа, что ты такое говоришь?

– У мамы был рак в последней стадии, неизлечимый, они признали это. Неужели не лучше было бы, если бы мы сами о ней позаботились? Были бы с ней до самого конца?

– Он был неизлечим, потому что его слишком поздно обнаружили. Мы не врачи. И ей там хотя бы облегчили страдания. Она снова пришла в себя, ей стало лучше… Заметь мы раньше, что с ней что-то не так, может быть, все обернулось бы по-другому. Неужели ты не понимаешь?

Было похоже, что нет. Он совершенно этого не понимал. Обратился в глухую стену.

– Папа специально морочил нам голову, – настаивала я. – Держал нас в неведении и даже уговорил ее врать нам. Он и нас, и ее лишил возможности выбирать.

Андреа несколько секунд стоял, молча уставившись в раскопанную землю.

– Ты так и осталась ребенком, – наконец произнес он. Холодно, будто мстя мне за то, что тогда, в лесу, десять лет назад, я не послушалась его. Будто он с тех пор отрекся от всего, даже от своей любви ко мне.

– Мама многое мне сказала в больнице, – не сдавалась я. – Она заставила меня пообещать, что мы с тобой отсюда уйдем. Завтра мы так и сделаем. Она будет присматривать за нами сверху, таково было ее желание. Она сама мне это сказала.

– Ты с ума сошла. Хочешь сбежать после всего того, что случилось? Бросить папу?

Я не хотела его бросать. Я бы отдала все что угодно, чтобы все исправить, чтобы взять его с собой. Но я знала, что это невозможно. Протянув ему руку, я бы позволила затянуть себя обратно и больше бы не нашла в себе сил выбраться.

Я вспомнила о «Новом мире», о том дне, проведенном с бабушкой, единственном за всю мою жизнь, когда я почувствовала себя легко и когда никакая опасность не висела у меня над головой, будь то катастрофа или страх, что меня разлюбят родители. Может, этот магазин мог бы стать моим будущим, пусть и не таким, каким я до этого дня его себе представляла?

Мне вдруг захотелось рассказать об этом Андреа, но я осеклась. Это было бы все равно что признать свое предательство. Признать, что я присвоила себе удачу, которой лишился он, потому что в тот день бабушка выбрала меня, а ему пришлось идти за отцом, не имея возможности ни на миг сойти с рельсов, по которым двигалась его жизнь. Я десять лет держала в тайне воспоминание об этом магазине – как я могла поделиться им именно в этот момент?

– Жизнь там не будет раем, согласна, – в конце концов сказала я. – Но она будет настоящей. Нравится нам это или нет, только так мы сможем понять, кто мы есть, выбрать собственный путь… Начать жить. Если в лесу упадет дерево, но никто этого не услышит…

– От падения будет шум! – гневно перебил он меня. – Будет шум! Оглушительный шум! Ты не слышишь его по ночам? Не слышишь шума леса? Как ты можешь даже думать о том, чтобы бросить все это? Если ты уйдешь, оно будет тебя преследовать. Ты никогда не обретешь покой, неужели тебе непонятно? Вот наша жизнь, здесь. Теперь у нас нет другого выбора.

Я сделала глубокий вдох.

– Я все больше убеждаюсь, что лучше жить, не зная покоя, чем не жить вовсе.

Брат снова схватил лопату и продолжил отчаянно копать.

– Так хоть спала бы спокойно, – сказал он. – Никого не предав.