Магда Нахман. Художник в изгнании

В августе 1917 года, после возвращения в Москву из Бахчисарая, Магда поселилась в комнате в Мерзляковском переулке, в доме 16, в квартире, которую она делила с Верой Эфрон и несколькими другими давними знакомыми. В прошлые годы такие квартиры-коммуны, как «обормотник» Эфронов или «Ноев ковчег» Кандаурова, были средоточием юношеского веселья и взаимной поддержки. Но теперь, накануне политических и социальных катаклизмов, дело обернулось иначе. Топливо и продукты начали исчезать еще в августе. В октябре в Москве в течение семи дней продолжались кровавые уличные бои. Сергей Эфрон принимал участие в боевых действиях против большевиков. Ему пришлось бежать из города, и никто не знал, жив ли он (только позже пришло известие, что из Москвы он направился на юг, где вскоре присоединился к Добровольческой армии). Все ждали голодной зимы. Напряжение в квартире росло, возникали ссоры, формировались группировки. Коммуна превращалась в коммунальную квартиру советского типа. Немалую роль в этом сыграли внешние события, которые держали всех в состоянии нервного возбуждения. Хотя все соседи были если не близкими друзьями, то, во всяком случае, добрыми знакомыми, зима 1917–1918 годов далась им не без потерь.

Найти заработок становилось все труднее. Магда бралась за любую художественную работу: делала плакаты по заказу здравотдела, писала театральные декорации. Театральные заказы были ненадежны: театры быстро возникали и так же быстро исчезали; пьесы репетировались, но далеко не все ставились. Так, Юлия сообщает Волошину: «необычайное происшествие: моя “Снегурочка” приобретена кооперативами <театров> наравне с Борисячкиной “Русалкой” и “Тартюфом” Магды Макс<имилиановны>»[182]. Но гораздо чаще подруги пишут о несостоявшихся постановках, над декорациями к которым они трудились, но денег за них не получили. Наконец Магда, измученная зимними лишениями и болезнью, и Юлия, которая также нуждалась в деньгах, приняли участие в украшении Москвы к первомайским праздникам. Такой заказ они получили от своего соученика по школе Званцевой А. И. Иванова, который к этому времени занимал важный пост в Наркомпросе[183]. Это оказалось последней каплей для и без того напряженных отношений между Магдой и ее соседями. Сестры Эфрон, как и большая часть русской интеллигенции, считали любую поддержку нового режима недопустимой, тем более что Сергей Эфрон в это время находился в Добровольческой армии. Участие художниц в праздничном оформлении города они рассматривали как выражение согласия с большевиками, что вызвало их возмущение, приведшее к бойкоту Магды. К бойкоту присоединились соседи по квартире, их посетители и гости, а также Михаил Фельдштейн, к тому времени фактически ставший мужем Веры Эфрон, – все отказались с Магдой разговаривать. Мягкая, чуткая Магда невероятно страдала от остракизма. Это наказание молчанием упоминается в ее переписке с Юлией без каких-либо комментариев. В письме Волошину Юлия рассказывает о бойкоте подробнее:

Обормотов не вижу, они нас бойкотируют за некоторое участие в украшении города на 1-е мая. Марг<арита> Вас<ильевна> <Сабашникова> тоже хотела помогать, но не успела, поэтому ее, кажется, не трогают. Особенно досталось Магде Макссимилиановне>, рисовавшей звездочки и орнаменты: Вера и Лиля с ней уже месяц не говорят, а гости обходят ее стороной <…>. На меня же, кажется, серьезно обиделся по той же причине Михаил Солом<онович> <Фельдштейн>, т<ак> к<ак> несмотря на мои просьбы (через Еву Ад<ольфовну> <Фельдштейн>, приходившую объясняться со мною) – позвонить мне, – он упорно не дает о себе знать. Борисяк по этому поводу предлагает реферат на тему «Большевизм и русский орнамент». Кроме шуток, мне очень будет грустно, если восстановят против меня и Сережу <С. Я. Эфронах который Бог весть где теперь[184].