Магда Нахман. Художник в изгнании

Антагонизм между радикальными авангардистами и единомышленниками Магды, так отчетливо выявившийся на выставке 1915 года, стал еще более выраженным после революции. Теперь разногласия возникали не только из-за эстетических расхождений, но и потому, что многие ключевые посты были быстро заняты людьми идеологически ангажированными – теперь они контролировали художественные комиссии и назначения. Многие из этих художников считали, что идут в авангарде воспитания «нового человека», свободного от буржуазных предрассудков. Они были недалеки от теорий Л. Д. Троцкого, который предсказывал реальное биологическое перерождение человечества. Одну из ведущих ролей в этом процессе Троцкий отводил искусству, которое поможет объединить политику и эстетику. Он писал:

Овладеть чувствами, понять инстинкты, сделать их прозрачными, протянуть провода воли в подспудное и подпольное и тем самым поднять человека на новую биологическую ступень, создать более высокий общественно-биологический тип, если угодно – сверхчеловека – вот какую задачу он <человек> себе поставит.

Повышаясь, человек производит чистку сверху вниз: сперва очищает небо от бога, затем основы государственности от царя, затем основы хозяйства от хаоса и конкуренции, затем свой внутренний мир от бессознательности и темноты. <…> Искусство – словесное, театральное, изобразительное – даст этому процессу соответственную форму. Вернее сказать, та форма, в которую будет облекать себя процесс культурного строительства и самовоспитания коммунистического человека, впитает в себя, разовьет все жизненные элементы нынешних искусств.

Человеческое тело станет гармоничнее, движения ритмичнее, голос музыкальнее, формы быта приобретут динамическую театральность[171].

Не было недостатка в художниках, писателях и поэтах, мечтавших создать новое искусство для «нового человека» и принявшихся за дело со всей творческой энергией и энтузиазмом, полагая, что они предвестники новой эры. В страшное время всенародного бедствия девятнадцатилетний Андрей Платонов, ставший впоследствии, пожалуй, величайшим русским прозаиком XX века, призывал к революции в сфере искусства. Предполагалось, что костры этой революции сожгут труп буржуазии с ее устаревшим искусством, уничтожив тем самым все банальное, грязное и пошлое. Платонов полагал, что эти пожары расчистят пространство для создания «прекрасного и возвышенного» будущего:

Это будет музыка всего космоса, стихия, не знающая граней и преград, факел, прожигающий недра тайн, огненный меч борьбы человечества с мраком и встречными слепыми силами. Чтобы начать на земле строить единый храм общечеловеческого творчества, единое жилище духа человеческого, начнем пока с малого, начнем укладывать фундамент для этого будущего солнечного храма, где будет жить небесная радость мира, начнем с маленьких кирпичиков[172].

Однако дух времени – после революций, красного террора, Гражданской войны – склонялся к разрушению, а не к строительству. Ожидаемого нового прекрасного мира, который должен был подняться на руинах старого, нигде не было видно. В 1923 году в своих «Письмах о пережитом» русский анархист В. М. Волин писал: