Магеллан. Великие открытия позднего Средневековья

Если людей можно описать как монстров, обычно возникают более серьезные и философские вопросы, берущие начало в многолетних спорах о рациональности паранормального, возможности спасения тех, кто обделен природой, и зазоре между животными и разумными существами. В этом споре Пигафетта и генуэзский штурман определенно поддерживали Трансильвана, который, как мы знаем, был на стороне святого Августина. Все они подчеркивали нормальное пропорциональное сложение встреченных гигантов. Пигафетта отмечал, что он «очень хорошо сложен», «так же пропорционален, как мы»; штурман вторит ему, говоря, что дикари «очень стройны»[554]. Часто подчеркиваемая нагота местных жителей имела двойной смысл: ее можно было трактовать либо как остатки доклассического золотого века или эдемской невинности, либо, как считал Колумб относительно людей, которых встретил на Карибских островах, как знак вручения себя Богу. Но даже обнаженные люди имели то, что христиане того времени считали должной стыдливостью: их женщины, «гораздо более тучные», прикрывали свои срамные части.

Впрочем, эти великаны могли шить и носить одежду из шкур гуанако – существ, которых Пигафетта тоже считал монструозными, ведь они сочетали в себе головы мулов, тела верблюдов, оленьи ноги и лошадиные хвосты. Генуэзский штурман настаивал на том, что местные жители носили одежду и обувь, лишь иногда «не желали покрывать себя выше пояса», так что нагота, тем более лишь частичная, была сознательным выбором. Пигафетта обнаружил у них следы донаучного знания: они «довольно сведущи в медицине»; например, они умели при помощи стрел вызывать рвоту и практиковали кровопускание – процедуру, освященную одобрением лучших умов Запада, – при головной боли: «Один из тех, которых мы захватили и содержали на нашем корабле, объяснил нам, что кровь отказывается оставаться дольше (там, где чувствуется боль), отчего и причиняет им страдание». Больше всего Пигафетту впечатлило то, что они проявляли склонность к Божественному откровению в части брака и «весьма сильно ревновали своих жен». Один мужчина, особенно высокий и статный, научился повторять имя Иисуса и даже был крещен, что путешественники могли считать настоящим благодеянием: это подтверждало, что новообращенный – бесспорно человек разумный и способный к спасению, которого нельзя подвергнуть порабощению. Генуэзский штурман дошел в своем восхвалении до неправдоподобного, переместив великанов в пасторальную идиллию, которая существовала только в романах того времени. Он уверял: «Они не причиняют вреда и кочуют за своими стадами»[555].

Впрочем, большинство людей Магеллана, судя по всему, не отметили в местных жителях черт, которые делали их пригодными для спасения души. Их поведение казалось, напротив, зверским или варварским. Они были кочевниками, «как цыгане», носили с собой свои хижины, так что поймать их не удавалось. Они ели сырое мясо, что считалось прямым доказательством нецивилизованности, да еще и поглощали его со зверским аппетитом. Они пугались своего отражения в зеркале – этот тест до сих пор используется в научных экспериментах для оценки сознания животных. Их привлекал бесполезный мусор – колокольчики, гребенки, бусы «и другие безделушки». Они «действовали с варварской пышностью, которую считают королевской». Подарки и безделушки испанцев они предоставляли носить своим женщинам, «как будто они вьючные животные». Их религия, «судя по всему, сводилась к почитанию дьявола» и самого большого демона по имени Сетебос. Шекспир позаимствовал это имя для бога, которому поклонялась мать Калибана. Их демоны были окрашены «на тот же лад», что и сами туземцы, но при этом имели атрибуты, подозрительно напоминающие христианские концепции: рога и адское пламя[556].