Магеллан. Великие открытия позднего Средневековья

Свою самоуверенность он подкрепил, начав жечь деревни и захватив одного или двух – тут источники расходятся – вождей невысокого уровня. Враждебные Магеллану источники уверяли, что своим самоуправством он достиг немногого, поскольку большую часть похищенных продуктов съели его союзники с Себу[763].

Пигафетта, рыцарь-иоаннит, который должен был вроде знать о христианских стандартах рыцарства, возражал. В его изложении поджог деревень был своего рода актом веры, эффективность которого измерялась крещениями: в течение восьми дней все на Себу крестились. «Одну хижину на соседнем острове мы сожгли» словно бы в назидание другим[764].

Источники расходятся в том, что именно Магеллан потребовал на Мактане и почему получил отказ. Те, кто имел на совести мятеж, пытались подорвать репутацию Магеллана, утверждая, что Лапулапу, раджа Мактана, объявил о своей готовности покориться королю Испании и христианскому Богу, но не радже Себу. Несложно считать намек: дескать, Магеллан был больше увлечен собственной выгодой, чем интересами короля Испании. Конечно, это свидетельство пристрастное. Но, на мой взгляд, оно правдоподобно: всегда проще согласиться на формальное подчинение какому-то отдаленному властителю, чем соседу, чьи претензии на господство могут быть обременительными. Одним из преимуществ, которые испанская монархия предоставляла многим сообществам Нового Света, было комфортное расстояние, с которого королю Испании приходилось отдавать свои приказы: даже в том маловероятном случае, если они сохранят свою важность после пересечения океана и достижения пункта назначения, их можно было просто с чистой совестью игнорировать. Чиновники, как правило, встречали их с ритуалами верности долгу: они целовали документы, исходящие от короля, и возлагали себе на голову в знак подчинения, после чего откладывали их в сторону с традиционной формулой: «Я подчиняюсь приказам, но не выполняю их»[765].

Но на этот раз мактанцы отказывались и подчиняться. Один из допрошенных в Севилье моряков говорил: «Жители Мактана не хотели целовать руку этого короля Себу»[766]. Магеллан вновь применил силу, спалив очередную деревню: вероятно, он действительно считал, что мактанцев легко запугать. Меж тем у него был доступ ко множеству точных данных – и на Себу, и во время переговоров с другими общинами. Все сохранившиеся документы показывают единодушие, с которым свидетели настаивают на том, как раджа Себу и некоторые собственные офицеры Магеллана пытались отговорить его от немедленного перехода к насилию. Хинес де Мафра, к чьим воспоминаниям, как мы знаем, нужно относиться с сомнением, высказался наиболее осторожно: «Король Себу попросил Магеллана не беспокоиться, поскольку со временем непокорность уляжется»; более того, раджа «сможет справиться с этим сам, потому что раджа Мактана – брат его жены»[767]. Неизвестно, откуда хронист Эррера получил информацию, которую добавил в свое повествование, но он цитирует в косвенной речи совет, приписанный Жуану Серрано, «что Магеллан не должен начинать предложенную кампанию не только потому, что она не принесет ничего хорошего, но и потому, что корабли останутся без должной защиты и их можно будет легко захватить; и что если он настаивает на нападении, то не должен принимать в нем участие сам, но выбрать себе заместителя»[768]. Эррера понимал также, что местные союзники Магеллана предостерегали его от атаки.

Вся эта история выглядит художественным преувеличением: герой, снедаемый неумеренной гордостью, рок, ведущий его к падению, драма неизбежной гибели. Если попытаться реконструировать следующие этапы истории и связать несколько свидетельств в единое повествование, то ощущение нарастающего напряжения и неминуемой катастрофы сгустится; возникнет впечатление, что мы читаем роман, а не повествование о подлинных событиях. Подобно знаменитому роману Гарсиа Маркеса об убийстве в Колумбии, это хроника объявленной смерти – заранее известной и неотвратимой.

Магеллан ринулся в битву с мактанцами так же безрассудно, как рыцарь с копьем наперевес. Все сохранившиеся свидетельства единодушны в том, что он совершенно не сознавал силы своих противников. Число людей, которых смог выставить Мактан, нельзя подсчитать точно. В пылу сражения или повествования свидетели и хронисты могли его значительно преувеличить. Но все сходятся в том, что их было несколько тысяч, в то время как Магеллан ввязался в драку лишь с несколькими товарищами – здесь показания расходятся: от 38 до «примерно 60»[769]. Он вряд ли мог бы выставить больше, не прибегая к помощи местных союзников, поскольку в основном моряки еще были слишком слабы от болезни, голода или истощения, чтобы принимать участие в бою.