Кроме того, он недооценил технико-тактическую подготовку врага. Арбалеты Магеллана были полезны лишь до того, как кончились болты, а мактанцы проявили здравый смысл и оставались на безопасном расстоянии, пока испанцы не расстреляли свой запас. Примененные аркебузы оказались неэффективны: гладкоствольное оружие стреляло недостаточно прицельно, и пороха было мало, поскольку он отсырел при высадке, и темп стрельбы кремневого оружия был очень низким. У защищающейся стороны, по большинству свидетельств, копья были длиннее, чем у испанцев, в изобилии имелись каменные стрелы, отравленные дротики и пики с железными наконечниками, купленные у китайских торговцев[770]
. Маршрут, по которому должны были двигаться наступающие, был полон ям (согласно некоторым источникам, с торчавшим оттуда острым дрекольем), что замедляло наступление и ставило под удар отступление.Магеллан предпринял нападение на судах, которые словно бы нарочно были самыми неудобными для этой цели – слишком глубоко погружались килем в воду, притом что берег был окружен мелководьем и защищен скалами, омываемыми пенящимися волнами; но при этом были слишком легкими, чтобы нести тяжелую артиллерию. В результате им просто пришлось остаться в море – очень далеко для пушечного выстрела или участия в битве. Плацдарм совершенно не подходил для высадки десанта, так что людям Магеллана пришлось идти до суши по пояс в воде. Короче говоря, поле боя полностью благоприятствовало противнику.
Как если бы всего этого было недостаточно, подготовка Магеллана увенчалась рыцарским жестом, который кажется образчиком прямо-таки невероятного упрямства. С тех пор как Роланд якобы отказался дуть в свой рог в Ронсевальском ущелье, представление о том, что отказываться от помощи в битве благородно, стало общим местом в рыцарских романах. Прималеон, герой романа, припомненного Магелланом в бухте Сан-Хулиан, при встрече с врагами постоянно отказывался от поддержки. История Давида и Голиафа и гомеровская тема сведения битвы к одному-единственному сражению только укрепляли эту традицию. Согласно Хинесу де Мафре, Магеллан даже превзошел Роланда в храбрости, несколько раз отказавшись от помощи своих союзников с Себу, даже в тот момент, когда его отряд был разбит, а сам он умирал. Они вмешались только для того, чтобы спасти раненых, когда сам Магеллан был уже мертв[771]
. Автор Лейденского манускрипта подтверждает: «Пока был жив, он намеренно не хотел, чтобы король, его союзник, послал ему подкрепление, утверждая, что с Божьей помощью христиане смогут победить всю армию врага»[772].Условия, в которые Магеллан поставил своих людей, уже не реконструировать. Но в первых источниках есть повторяющиеся сведения. Элькано и уцелевшие участники экспедиции, с которыми разговаривали Трансильван и Овьедо, соглашались, что Магеллан вспоминал схватки, в которых две сотни испанцев побеждали в бою сотни тысяч индейцев. Что он мог иметь в виду? Оба хрониста говорят о битве на Хувагане, но это явная ошибка: это название испанские авторы приписывают необитаемому острову на Филиппинах или в составе Каролинских островов[773]
. Часто утверждается, что Магеллан цитирует Кортеса. Но как новости о боях в Мексике могли достичь Тихого океана? Впрочем, это не совсем невозможно. Первые отчеты Кортеса достигли Испании после того, как Магеллан уже ушел из Севильи. Каса-де-Контратасьон доставило их ко двору только 7 ноября[774]. К тому времени Магеллана уже и след простыл. Однако какая-то версия рассказа о деяниях Кортеса могла попасть на борт корабля Магеллана на шлюпке вместе с другими письмами, которые продолжали поступать вплоть до отхода флотилии из Тенерифе. Трансильван и Овьедо работали в традиции Геродота, не стесняясь вкладывать речи собственного изобретения в уста своих героев; однако вряд ли они смогли бы изобрести две настолько похожие версии независимо друг от друга. Должно быть, они узнали об этом от Элькано или другого моряка, с которым беседовали оба. Возможно, впрочем, Магеллан просто сделал общую отсылку к героической традиции, а места, которые упоминают хронисты, они выдумали сами.