Магеллан. Великие открытия позднего Средневековья

Если начать с первых исследователей, существование которых можно постулировать, но не документировать, то мы сталкиваемся с самым загадочным из всех случаев: эти люди, которые вели свое происхождение из Рифтовой долины в Восточной Африке, повели небольшие группы других людей по незнакомой территории в направлениях, требовавших беспрецедентного уровня адаптации. Началось все это, вероятно, около миллиона лет назад в сообществах Homo erectus. Около 100 000 лет назад, уже много после того, как вид H. erectus исчез с лица земли, странствовать принялись представители нашего вида, итогом чего стало значительное увеличение ареала вида[875].

Наши родичи – человекообразные обезьяны – позволяют понять масштаб этих действий. Например, шимпанзе живут в лесах и чрезвычайно к этому приспособлены, но нередко они порывают со своими родными стаями и направляются на неведомые земли, которые часто контролируются враждебными кланами. Самая распространенная причина подобных скитаний – сексуальная неудовлетворенность. Молодые самцы, которым их высокопоставленные соперники закрывают возможности для секса, имеют два варианта: либо организовать своеобразный заговор против альфа-самца и его приближенных, либо поискать удовлетворения на стороне. Предки горных горилл, безусловно, бежали из равнинных стай, где их возможности были разнообразными способами ограничены. Импульсы, заставившие первых человеческих путешественников выйти со своих родных территорий, должны были быть схожими – если, конечно, аналогия верна. Внутренняя конкуренция за самок, пищу или другие ресурсы, боязнь соперничества, тяготы войн или неприятных мелких стычек, поражения в противостоянии – все это могло побудить их сняться с места и идти на другие территории[876].

Материальные выгоды или удовлетворение потребностей оправдывают большинство известных нам рисков: можно было захватывать местных жителей в рабство или выгодно с ними торговать; обрабатывать землю или использовать ее ресурсы; добывать ценные минералы; устанавливать на завоеванных территориях налоги или дани; заключать союзы для военных действий или мятежей.

Когда к этому прибавились не столь грубые мотивы – такие, как научное или религиозное рвение? Как часто бывает, первые примеры практически всех западных течений содержит «История» Геродота: в V веке до н. э. он писал о путешественниках, которые, отправившись по известным торговым маршрутам, не ограничились ими, а зашли дальше купцов и потом рассказывали об окутанных туманом морях северных киммерийцев, о похожих на сон азиатских землях, где обитали призраки и чудовища[877], о Западной Африке, где жили звери, «тело которых поросло шерстью; переводчики называли их гориллами»[878][879]. Через пару сотен лет в буддистских джатаках[880] появились недостоверные рассказы о путешествиях во славу веры; примерно с IV века н. э. начинаются документально зафиксированные буддистские миссии из Китая в Индию за священными текстами или в Юго-Восточную Азию с целью обращения местного населения[881]. Ирландские монахи на своих кожаных куррахах исследовали острова Северной Атлантики и, возможно, добирались даже до Ньюфаундленда; в поздней Античности и раннем Средневековье они практиковали своеобразную форму покаяния через самоизгнание, при этом важно было путешествие, а не его цель. «Не Бог ли, – писал один аббат, – управляет нашим суденышком?.. Он направляет нас туда, куда пожелает»[882].

Некоторые норвежские путешественники, основавшие примерно в тех же местах колонии несколькими веками позже, были изгнаны из родных семей и обречены на странствия в наказание за преступления или после проигрыша тяжбы.

Все выявленные мотивы, судя по всему, сошлись в период так называемых Великих географических открытий – эпохи с XV по XVIII век, когда Европа начала познавать остальной мир и завоевывать его. Обычная жадность, имперские амбиции, религиозное миссионерство, научное любопытство – все эти мотивы понятны любому читателю. Но как тогда быть с тем самым неуловимым «исследовательским духом»?