Магическая Прага

Хотя этот роман и антирелигиозный, нахальный и бесстыдный, являя собой мифопорождающую машину, которая высмеивает все и вся, в нем все же присутствует, пусть и искривленная, метафизика и что-то сверхъестественное. Мне вспоминается изображение забавной загробной жизни на календаре Каца и во сне кадета Биглера перед приездом в Будапешт. Ад пьяному тюремному священнику представляется местом, где котлы и вертелы вращаются с помощью электрических двигателей, где грешников поджаривают на маргарине, а рай – это идиллический край, где “действуют распылители одеколона и симфонические оркестры играют Брамса так долго, что скорее предпочтешь ад и чистилище… У ангелочков в задницах по пропеллеру, чтобы не натрудили себе крылышки”[1414]. В своем сне усердный кадет Биглер в чине генерала инспектирует участок вверенной ему бригады, невредимый проходит под разрывающимися снарядами, а затем вдруг после оглушительного удара его автомобиль взмывает вверх и летит по Млечному Пути, “густому, словно сливки”. У небесных врат он встречает толпу инвалидов, которые носят недостающие части тела у себя в рюкзаках. Генерал Биглер произносит пароль: “Für Gott und Kaiser” (“За Бога и императора” – нем.) и въезжает на автомобиле в рай, представляющий собой казарму, где рекруты-ангелы учатся кричать: “Аллилуйя”. Даже штаб-квартира Бога – это казарма, два ангела в форме полевой жандармерии берут генерала за шиворот и втаскивают в комнату, на стенах которой висят портреты принцев габсбургских и начальника генерального штаба. Бог не кто иной, как капитан Сагнер из одиннадцатой маршевой роты, он вне себя, потому что Биглер присвоил себе титул генерала, и два ангела кидают его в вонючий сортир[1415]. Этот кошмарный сон, эта буффонада, эта смесь злой шутки и метафизики в чем-то напоминают сны из фильмов с Чарли Чаплином, наиболее яркие и жестокие гротескные фарсы.

Глава 100

По поводу ворон: в комедии “Последние дни человечества” (1915–1919) есть баллада, в которой вороны хвастаются, что им не страшен голод, благодаря павшим на поле боя[1416]. В каком-то смысле роман Гашека принадлежит габсбургской литературе. Хотя он едкий, злобный, в нем нет ни капли сочувствия, он все же отражает агонию империи, Finis Austriae, закат Какании, то есть, как говорил Музиль, того “исчезнувшего, непонятного государства, которое в столь многих отношениях было, хотя это и не признано, образцовым”[1417].

Но “Швейк” – это полная противоположность “Маршу Радецкого” Йозефа Рота: в отличие от Рота и иных австрийских писателей, Гашек не испытывает ни грамма грусти из-за распада этого мира: более того, со своей едкой сатирой он нападает на Австрию и на монархию, сводя их, подобно “Симплициссимусу”, к мерзкому загаженному нужнику и зловонному бурлению.

Генерал, инспектирующий отхожие места, издал такой приказ: “Um halb neune Alarm, Latrinen scheiben, dann schlafen gehen!” (“В половине девятого тревога, испражняться и спать!” – нем.):

“Генерал уделял отхожим местам столько внимания, будто от них зависела победа Австро-Венгерской монархии”: “Победа Австрии явно вытекала из отхожего места”[1418]. В бараке, где симулянтам делают промывание желудка с помощью мыльной воды и глицерина, Швейк подбадривает санитара, ставившего несчастным клистир: “Даже если бы здесь лежал твой отец или родной брат, поставь ему клистир – и никаких. Помни, на этих клистирах держится Австрия. Мы победим!”[1419].

Кафка в своих “Дневниках” (1911 г.) вспоминает, что Кубин посоветовал ему в качестве слабительного регулин – “растолченную водоросль, которая в кишечнике разбухает, доводит его до вибрации, то есть действует механически и заставляет его работать”[1420]. Персонажам Гашека не нужны слабительные, потому что они все загажены, по своей природе. Эмблемой целой шайки мог бы стать спесивый кадет Биглер, которого, после того, как он переел канноли с кремом, настолько сильно пропоносило, что его оставили в госпитале в Будапеште среди больных холерой, и оборвались его мечты о славе. “Его обделанные брюки исчезли в водовороте мировой войны”[1421].

“Stink awer d’Kerl wie a’Stockfisch” (“А воняет, парень, словно треска” – нем. диал.), – сказал Батцер, который с интересом наблюдал, как спящий кадет Биглер подозрительно вертится, – “mus d’Hosen voll ha’n” (“Наложил, должно быть, полные штаны” – нем. диал.): “Stink, wie a’Haizlputza, wie a’bescheisena Haiziputzar” (“Воняет, как золотарь! Как замызганный золотарь!” – нем. диал.)”[1422].