Магическая Прага

Когда Гашек перестает прятаться за кучей анекдотов и открыто раскрывает тему тяжелых испытаний войны, швейки-ада становится обличительной и жестокой, потому что Гашек, по словам Голана, как никто другой знает, как “засунуть градусник в задний проход войны”[1406]. С горечью, которая словно копирует гневные советские плакаты, он клеймит бесполезную бойню, сговор священников с армией, дубоголовость командиров, лицемерие хрестоматийных патриотов, басенки о радости умереть за императора, образки, которые старые девы дарили солдатам. Ужасная, полная трагизма печаль маскируется за бурлящим юмором. В остальном – опять же по словам Голана – ирония не умирает из любви к трагедии[1407].

Гашек доводит двойственность своего персонажа до крайности, он обожает непристойности и банальности перемежать пророчествами, громогласными отсылками к Библии и к истории, в итоге получается весьма неоднозначный мощный организм, со степенностью Таможенника. В полицейском управлении, “поднимаясь по лестнице в третье отделение, Швейк безропотно нес свой крест на Голгофу и не замечал своего мученичества”[1408]. В суде “повторилась знаменитая история римского владычества над Иерусалимом. Арестованных выводили и ставили перед судом Пилатов 1914 года внизу в подвале, а следователи, современные Пилаты, вместо того чтобы честно умыть руки, посылали к “Тессигу” за жарким под соусом из красного перца и за пльзеньским пивом…”[1409]. В комиссариате: “Полицейский инспектор Браун обставил сцену встречи со Швейком в духе римских палачей времен милейшего императора Нерона”[1410]. В бараке симулянтов: “Сам Сократ не пил свою чашу с ядом так спокойно, как Швейк пил хинин”[1411]. Отправившись ночью пешком из Табора в “Будеёвицкий анабасис”, Швейк “шел по занесенному снегом шоссе, по морозцу, закутавшись в шинель, словно последний наполеоновский гренадер, возвращающийся из похода на Москву”: “Ксенофонт, античный полководец, прошел всю Малую Азию, побывал бог весть в каких еще местах и обходился без географической карты. Древние готы совершали свои набеги, также не зная топографии. Без устали продвигаться вперед, бесстрашно идти незнакомыми краями, быть постоянно окруженным неприятелями, которые ждут первого удобного случая, чтобы свернуть тебе шею, – вот что называется анабасисом”[1412].

Можно привести еще десятки подобных примеров из школьного учебника, в которых за суровостью скрывается бурлеск. И здесь стоит упомянуть о беспорядочном круге чтения самого Гашека. Он предпочитал читать в научно-популярном изложении и в сокращенных вариантах книги по истории, хиромантии, оккультизму, а также Библию, “Научный энциклопедический словарь Отто” (из статей именно этого словаря он многое почерпнул для своих шуток и прибауток), “Науку сумасшедших и ненормальных” чешского невролога Антонина Хевероха, кулинарные рецепты, катехизис, буквари, женские и морализаторские романы Ольги Фастровой (Ивонны) и Павлы Мудры, специализированные журналы для сапожников, пивоваров, кожевников, “Жизнь животных” Брема, “Кронен цайтунг” о деталях жизни дома Габсбургов и особенно статьи и письма главному редактору газеты “Народная политика”[1413]. О том, что он был напичкан всякими научными фактами, о его наивной осведомленности свидетельствуют теософские рассуждения повара-оккультиста Юрайды, а также пассажи, в которых Швейк, разбирающийся в собаках, словно Ноздрев из “Мертвых душ”, полувсерьез рассуждает о науке кинологии.