Магическое кольцо Каина

Текла в изгнаньи жизнь моя,
Влачил я с милыми разлуку,
Но он мне царственную руку
Подал – и с вами снова я.

Во мне почтил он вдохновенье.
Освободил он мысль мою,
И я ль в сердечном умиленье
Ему хвалы не воспою?

Конечно, после встречи с Николаем все стало происходить не совсем так, как представлялось Пушкину. И контроль оказался жестоким, Бенкендорф[41] ни шагу не позволял ступить без уведомлений. И во всех гостиных шушукались – надо же, Пушкин склонил голову, покорился, променял друзей на милость императора. Но после заточения все это не могло уменьшить невероятно радостное опьянение свободой.

Сначала кинулся он в Москву, поселился у Соболевского. Там выделили ему широкий диван и письменный стол. Однако работать за столом Александру не нравилось. А вот на диване, как ни странно, стихи сочинялись весело и легко; особенно когда по постели еще прыгали два смешных датских щенка. Над письменным же столом Александр с удовольствием повесил портрет Жуковского с его подписью «Победителю-ученику от побежденного учителя». Вдоволь нагулявшись по Москве, наслушавшись цыганских песен и натанцевавшись на балах, он переехал в Петербург. Многие друзья к себе звали, но тут уж решено было никого своим присутствием не обременять, а снять номер в трактире Демута, в самом центре Петербурга, в двух шагах от Зимнего.

Номер, нанятый Александром, состоял из двух комнат: спальни и гостиной. На беду, в гостиной стоял карточный столик, а на нем была пара колод. Александр и сам не понял, как очутился у столика, откуда появились в его номере люди, с которыми бросился он увлеченно играть… Очнулся от угара только через пару дней, когда понял, что проигрался в пух и прах, и денег больше не имеется, и откуда их взять, совершенно непонятно.

– Жениться тебе надо, Александр Сергеевич, – сказала Вера Вяземская, выслушав рассказ о том, как Пушкин буквально провалился в игру на несколько дней. – Разве позволила бы жена, чтобы муж ее в трактирном номере неизвестно с кем в карты играл?!

«А ведь Вера права, – подумал Пушкин, и эта мысль отдалась в сердце тонкой ноющей болью. – Мне тридцать лет, и у меня своего угла не имеется. Прежде меня пугала необходимость быть как все, жить как все. И сколько было моих сил – я сопротивлялся всеобщим этим правилам и привычкам. Но сейчас я чувствую, что одинок. Я устал от женских лиц и ножек. Кому нужна слава моя, если не будет детей и род мой на мне прервется?..»

Он погрузился в какое-то странное, возбужденное и изменчивое состояние.

Мысль о женитьбе заставляла сердце сладко замирать – а потом вдруг пугала. И уже становилось непонятно, чего хочется больше – найти хорошенькую жену или остаться свободным, свободным от забот, свободным прежде всего для стихов своих…

У Александра словно открылись глаза. Он увидел, как много на балах девиц на выданье, и терялся в сомнениях, кого лучше избрать невестою, отдадут ли родители дочь за поэта или же посчитают такого человека недостаточно хорошей партией.

В таком состоянии посватался он к дальней своей родственнице, Софии Пушкиной, получил отказ. Потом бросился к другой девице, к третьей. Все одно – для своих дочерей матери и отцы хотели другого мужа, более богатого, не находящегося под постоянным негласным присмотром Бенкендорфа.

К красавице Натали Гончаровой, едва начавшей выезжать, Пушкин сватался уже просто от отчаяния, про себя решив: коли и здесь окажется он нежеланным, то больше уже смысла не имеется выставлять себя посмешищем в свете. Но Гончаровы, к огромному его удивлению, и не отказали, но и согласия не дали.

«Матушка Наталии будет выжидать, не подвернется ли жених побогаче, – понял Александр, выйдя из дома Гончаровых. – Как же все это противно и низко! Но ради прелестного личика Натали я готов забыть о своей гордости. Или послать все к черту? Она смотрит на меня как на чудовище. Этот ребенок никогда не полюбит меня…»

Период жениховства запомнился Александру собственными муками, претензиями будущей тещи и совершенной безучастностью невесты ко всему происходящему.