Услыхав про ручные гранаты, Федор не сдержался от упрека: что же ты молчал? Вещь простейшая, а не то угребище, что стоит на вооружении у армии. Некоторую сложность представляет лишь запал, да и то преодолимо. Нужно только химиков напрячь, чтоб придумали состав, чтоб горел в любой среде. А саму гранату изготовит фабрика консервов. Это жестяная банка, у которой вместо мяса — тринитротолуол и «рубашка» для осколков[57]
. Опытные образцы можно изготовить в Туле в считанные дни. В Афганистане советская РГ-42 была для Друга привычнее, чем ложка.Чтобы воплотить ее в металл, придется наплевать на конспирацию. Но не сидеть же до конца жизни как мышь под веником!
Наутро Федор первым делом явился в канцелярию Воздухоплавательного отряда, где имелся телефон.
— Барышня! Будьте любезны соединить меня с полковником Авдеевым. Срочно!
Это не Париж, где он действовал по собственному усмотрению. На перевод обратно в Тулу следует исхлопотать приказ.
Глава 11
До чего же приятно принять прежний вид! Распрощавшись с Кованько и другими воздухоплавателями, несколько даже трогательно — сблизились они за общим делом, Федор уехал в Санкт-Петербург, где основательно облегчил денежный запас на пристойную одежду. Мундир пришлось оставить в чемодане — привлечет внимание шпионов. И Авдеев отсоветовал: незачем гусей дразнить — тех, которые гогочут по-немецки… Прежнее унылое пальто князь отдал какому-то бродяге вместе с шапкой-пирожком — пусть согреется, бедняга. На Невском прикупил готовый костюм-тройку английской выделки (на строительство нового просто времени не имелось), высокие светло-коричневые ботинки на шнуровке и еще широкую кепку — тоже английского образца, вдобавок трость и приличный саквояж. Доха из волчьего меха, шапка из него же — тепло, прилично и неброско. Кепка в чемодане подождет — для другой погоды.
— Новый русский. Не хватает голдов и барсетки, — прокомментировал Друг отражение в зеркале. — Пойдем, что ли, джунгли стричь?
Цирюльник, если удивился заказу лохматого господина, то виду не подал. Постриг коротко. Крашеные космы осыпались на пол, осталась темно-русая щеточка волос. Подбородок выбрил начисто, высоко подняв виски — ни усов, ни бороды, ни бакенбард. Так обычно делали актеры, чтобы собственные волосы не мешали парикам и наклеенной на лицо растительности.
В этом виде и в прекрасном настроении Федор наведался в ресторан. Отобедав, взял извозчика и велел тому везти к Финляндскому вокзалу. Дорога предстояла недолгая — в Сестрорецк.
Генштаб удовлетворил его прошение о переводе, но лишь наполовину. Тула для Юсупова закрыта — там князя караулят германские агенты. Типа, обрыдались, не дождамшись. Потому поедешь на завод, стоящий в Сестрорецке. Созданный еще царем Петром, ковал оружие для России. Город был в особом статусе, посторонних личностей туда не допускали. Там внезапно вдруг воскресший князь Юсупов ускользнет от германских глаз. Если и пронюхают, то достать непросто — хенде коротки.
Федор ехал в экипаже и глазел по сторонам. С того памятного визита в Питер, когда он столкнулся с Юлией, город изменился. И не в лучшую сторону. Появилось несметное количество плакатов и плакатиков, взывавших к единению против германского супостата.
— «Все для фронта, все для победы». А война еще не началась, — буркнул Друг. — Может быть и правильно. В моем мире слишком долго не телились. Получилось, словно в анекдоте: зима пришла, а мы не ждали.
Федор остановил пролетку и подозвал уличного разносчика газет. Отдав семишник[58]
, развернул пахнущие типографской краской листы. Содержание первых трех полос удивительно соответствовало увиденному на улицах. Аршинными буквами:«Разоблачен саботаж германских агентов на Путиловском заводе».
Шрифтом чуть поменьше:
«Инженер Шварц и механик Бергкампф, учинившие саботаж, застрелены при задержании».
Далее шли заметки о повальных обысках в конторах, в банках, магазинах и на предприятиях, принадлежащих владельцам с немецкими фамилиями. В оборот брали даже Осененных с германскими корнями в бог знает каком давнем поколении. Может, кто-то и сотрудничал с властями Рейха, но даже самый ушибленный на голову горе-патриот должен был сообразить: далеко не все пострадавшие — враги. Проживание в России в течение всей жизни, браки с русскими, белорусами, малороссами, татарами, принятие православия, карьера и недвижимость — все это для подданного империи значило неизмеримо больше, чем рождение прадедушки когда-то и где-то на берегах Рейна.
— Тридцать седьмой год! — раздалось в голове.
— Так тринадцатый навроде как, — поправил Федор Друга.
— В моем мире такая вакханалия накрыла страну в тридцать седьмом. Вся Россия поделилась на тех, кто искал шпионов, и тех, среди кого искали. Находили — тысячами. Этот мир другой, но дурдом выходит похожий…