«Магия, инкорпорейтед». Дорога Доблести

— Понимаешь ли, Изи, — продолжал мой тренер голосом скорее печальным, чем сердитым, — длина общего пробега — это хорошо, но ты не заработаешь ни цента, если не пересечешь линию у ворот противника с яйцом под мышкой. — Он показал на футбольный мяч, лежавший на столе. — Вот оно. Я приказал его позолотить и надписать к началу сезона, ты казался мне в отличной форме, и я был полностью уверен в тебе, так что он должен был достаться тебе на банкете в честь окончания сезона и нашей победы. — Тут лоб тренера наморщился, он говорил так, будто старался быть справедливым. — Не могу сказать, чтобы наше спасенье зависело только от тебя. Но ты действительно относишься к делу слишком легко, Изи, может быть, тебе надо просто поменять имя. Ведь если дорога становится труднее, нам приходится прикладывать больше усилий. — Он вздохнул. — Моя ошибка — должен был раскусить это дело пораньше. Вместо этого я попытался быть тебе отцом. Но знай, пострадаешь не ты один — ведь в мои годы не так легко найти себе новую работенку.

Я натянул простыню на голову, ибо не мог перенести выражения его лица. Но почему он не хочет оставить меня в покое? Кто-то стал трясти меня за плечо.

— Гордон!!!

— Отвали!

— Гордон, проснись! И тащи свою задницу в офис! У тебя крупные неприятности!

Так оно и было, и я об этом догадался, едва только вошел в офис. Во рту у меня стоял кислый привкус блевотины, и чувствовал я себя жутко — будто стадо бизонов проскакало надо мной, пока спал, наступая на меня копытами. Грязными.

Главный сержант даже не глянул на меня, когда я вошел. Дал мне настояться и пропотеть, скотина. Он поднял глаза и долго изучал меня, прежде чем заговорить.

Потом сказал медленно и раздельно, давая мне возможность попробовать каждое слово на вкус:

— Уход в самоволку, оскорбление и нападение на туземных женщин, незаконное использование государственного имущества… скандальное поведение… неповиновение и похабная брань… сопротивление при аресте… нанесение побоев полицейскому — Гордон, почему ты не украл лошадь? Мы тут за конокрадство вешаем. Все было бы проще.

Сержант ухмыльнулся своему остроумию. Старый мерзавец всегда считал себя остряком. И обычно был прав процентов на пятьдесят.

Но мне было плевать, что он там говорил. Я же совершенно отчетливо понимал: все, что меня окружает, — сон, один из тех, что часто мне снились в последнее время от страстного желания вырваться из этих джунглей. Даже Она и то не была реальностью. Моя… как же Ее звали… Даже и имя Ее я вообразил… Стар… Счастливая моя звезда! О Стар, любимая, — тебя не существует!

Он продолжал:

— Я вижу, ты снял свои лычки? Что ж, экономия времени, но для тебя это единственное, что можно считать удачей. Ты одет не по форме. Небрит. Твоя одежда в грязи. Гордон, ты позор для армии Соединенных Штатов! Ты сам знаешь это, не правда ли? Из такой ситуации ты задешево не выберешься. У тебя нет ни личного номера, ни пропуска, даже именем ты назвался чужим. Ну, Ивлин Сирил, мой мальчик, теперь-то мы воспользуемся твоим настоящим именем. Официально. — Он повернулся на вращающемся кресле, из которого не вынимал своей жирной задницы с тех самых пор, как прибыл в Азию, — патрульная служба для него вроде бы не существовала. — И еще — меня интересует одна вещь: где ты прихватил это? И что побудило тебя его спереть? — Он кивнул на шкаф, стоявший за креслом.

Я узнал то, что лежало на шкафу, узнал, хотя, когда я видел его в последний раз, оно было покрыто золотой краской, а теперь было измазано в той черной липкой грязи, которую специально производят в Юго-Восточной Азии. Я пошел на него:

— Это мое!

— Нет, нет! — воскликнул сержант. — Смотри обожжешься, обожжешься, мальчик! — Он отодвинул футбольный мяч подальше к стене. — Кража еще не делает его твоей собственностью. Я взял его на хранение в качестве вещественного доказательства. К твоему сведению, поддельный герой, врачи думают, что он помрет.

— Кто?

— А тебе-то что? Двадцать пять центов против бангкокского бата, что ты не спрашивал его имени, когда проломил ему башку. А ты не имеешь права шляться тут и разбивать головы туземцам только потому, что надрался в хлам, у них тоже есть права, даром что ты об этом не знаешь. Тебе разрешается их лупить только там и только тогда, когда получишь приказ.

И вдруг он улыбнулся. Это нисколько не улучшило его внешности. Со своим длинным острым носом и маленькими, налитыми кровью глазками он, как я внезапно осознал, был вылитая крыса.

А он продолжал улыбаться и говорил:

— Ивлин, мой мальчик, а может, ты снял свои лычки слишком рано, раньше, чем нужно?

— Как это?

— А вот так. Из этой грязной истории, возможно, есть выход. Садись! — И еще раз громко прикрикнул: — Сесть!

Я сел.