Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века

В мире русского колдовства все-таки существует место, где почти исключительно женские голоса звучат в полную силу, пусть и не всегда отчетливо. Женщины обретали голос – будучи заколдованными, в состоянии кликушества, которое сильнейшим образом отражалось на них – и эти высказывания фиксировались в официальных документах.

В декабре 1648 года царь Алексей Михайлович издал грамоту, разосланную во все города. Воеводам было велено следить за тем, не наблюдается ли случаев дурного поведения, которое недавно привело к бунту в Москве:

Чинитца бесчинство. Многие люди поют бесовские сквернословесные песни и против воскресных дней в субботу в вечеру и в воскресные дни. <…> Да на рождество ж Христово и до богоявления собираетца на игрища соборища бесовские да пьяные ж ходят по Москве попы и иноки и всяких чинов православных христиане.

Отмечались и другие случаи предосудительного поведения: многие люди «кликали», став жертвами безумия или порчи, насланных колдунами[344].

Возможно, царь проявил излишнее беспокойство: этот особый вид порчи – кликушество – не был так уж широко распространен, или, во всяком случае, сведения о подобных эпизодах редко встречаются в судебных документах. Из рассматриваемых в нашей книге судебных дел только в 18 есть упоминания о кликушестве, причем три наиболее заметных случая произошли в Лухском воеводстве, на протяжении относительно короткого промежутка времени в несколько лет[345]. О кликушестве говорится также в житиях святых и других текстах религиозного содержания, но в целом это явление в XVII веке было нечастым – во всяком случае, письменные источники умалчивают о нем. Так или иначе, у кликуш наблюдались непонятные и устрашающие симптомы, очень напоминавшие одержимость злыми духами в других культурах, а потому даже отдельные проявления кликушества вызывали глубокую тревогу.

Не склонные слишком сильно обдумывать и классифицировать явления повседневной жизни, обитатели Московского государства почти не оставили письменных свидетельств, позволяющих выяснить, что они думали о кликушестве. Даже соответствующий лексикон выглядит расплывчато. Авторы челобитных, откликаясь на царскую грамоту, разделяли опасения по поводу случаев этой сверхъестественной порчи особого вида, но устоявшегося термина для ее описания не было. Считалось, что колдуны «портят» людей и те страдают от «порчи», но эти общие термины применялись ко множеству других состояний, возникающих при насылании проклятия – от болезни и смерти до любовного томления и бесплодия. Кроме того, подвергаться «порче» мог, например, урожай или порох. Пострадавшие «кликали», обычно нечеловеческим голосом, «икали и лаяли», издавали звуки наподобие птичьего щебета, сыпали ругательствами. Свидетели таких приступов перечисляли сопутствующие им симптомы: сильное головокружение, временную слепоту, изнуряющее уныние, иногда потерю сознания. В отдельных документах пострадавшие именуются «одержимыми», кое-где указывается, что их «испортили кликотною и ломотною всякою скорбью» или «всякими нечистых дух»[346]. Слова «дьявольское нахождение», которые мы встречаем и в заговорах, также обозначают кликушество. В некоторых – но не во всех – судебных делах и многих повестях, пересказанных в житийных текстах, эта болезнь приписывается действию нечистой силы, насылаемой колдуном[347]. «Порча» и связанные с ней термины соответствуют нечеткому, неопределенному пониманию происхождения этого расстройства, свойственному жителям Московского государства: оно могло приписываться проклятию со стороны колдуна, вхождению нечистого духа или неизвестной причине. Однако вплоть до того, как при Петре Великом утвердился скептический взгляд на это явление, никто не сомневался в одном: кликуши были безвинными жертвами потусторонних сил, а не колдунами или мошенниками[348].

«Непригожее ни Божию ни человеку»: лухские крикуны