Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века

По всей видимости, в России произошел возврат к библейскому архетипу самоисполняющегося пророчества: жизнь подражала искусству. Мужчины, ищущие исцеления, вероятно, с большей уверенностью обращались напрямую к святым, путешествовали к храмам, где хранились чудотворные мощи, бросали свои труды, искали помощи у высокопоставленных друзей. Женщины не могли также свободно передвигаться и оставлять свои домашние обязанности: препятствия для поиска исцеления в монастыре или у раки святого вырисовывались со всей очевидностью. Превосходный тому пример – Иулиания Осорина, благочестивая, почти святая женщина, ждавшая всю жизнь, чтобы целиком посвятить себя церкви. Прислуживая родственникам мужа, вынашивая и рожая детей, она несла бремя семейных хлопот, пока под конец своих дней не освободилась от них[371]. Изольда Тире продемонстрировала, насколько по-разному мужчины и женщины взаимодействовали со священным: последние имели ограниченный доступ в монастыри, особенно к мощам святых, тогда как паломничество мужчин в целом поощрялось. Женщине, желавшей освободиться от домашних обязанностей, и без того было нелегко совершить путешествие в поисках исцеления – но, прибыв на место, она могла обнаружить, что ей еще и не позволяют прикоснуться к мощам [Thyret 1997]. С учетом всего этого, мужчины, видимо, массово стекались к останкам святых за чудесным излечением, а женщины по необходимости оставались дома. Конечно, вмешательство святого вполне могло произойти и без физического контакта – в видении или во сне. По мнению Тире, такое визионерское общение чаще приписывалось женщинам. Преобладание их среди одержимых, которые упоминаются в судебных делах, является доводом в пользу предположения, что мужчины чаще просили помощи у святых или что авторы житий чаще говорили о чудесных исцелениях мужчин. Женщины же применяли другие средства. Мужья и отцы недужных женщин, проживавших под одной крышей с ними, обращались к колдунам, к священникам – ив суды. В источниках содержится мало информации, позволяющей точно установить, насколько часты были случаи кликушества и каким был гендерный состав пострадавших.

Рис. 5.5. Деталь, клеймо. Сцена из жития святого Сергия Радонежского, «Исцеление бесноватого», первая треть XVII века. Из коллекции Центрального музея древнерусской культуры и искусства имени Андрея Рублева, Москва. В русской образной системе одержимые обычно не катаются в корчах по земле: об их расстройстве свидетельствует полунагота. Порой встревоженные родственники удерживают их, пока святой творит обряд исцеления. Чудесное изгнание бесов почти всегда применяется к мужчинам.

Рис. 5.6. Святой Николай Чудотворец исцеляет бесноватого. На этом изображении (конец XVI века) бес выходит через рот пострадавшего, который и здесь изображен полуобнаженным и без обуви. «Исцеление бесноватого», клеймо иконы «Святитель Николай Гостунский». Иконы Мурома / Сухова О. А. и др. М.: Северный паломник, 2004. Илл. 16.9, с. 126. Воспроизводится с разрешения Муромского историко-художественного музея.

Интерпретация этого явления также сопряжена с трудностями. Существует обширная литература, посвященная одержимости духами в различных странах и в различные исторические периоды. Авторы этих трудов предложили несколько перспективных идей, одна из которых заключается в том, что одержимость – это способ коммуникации в особом регистре. Во многих исследованиях из числа наиболее интересных подчеркивается, что измененное состояние сознания, наступающее после вселения духа, освобождает жертву от ограничений, обычно накладываемых обществом на поведение и выражение чувств и мыслей. И не случайно в самых различных культурах подобным припадкам больше всего бывают подвержены те, кто стеснен в наибольшей мере – представители социальных низов. Именно их прежде всего душат общественные условности, и снятие этого груза дает наибольшую относительную свободу. В континентальной Европе и англо-американском мире одержимые девушки говорили свободно и непочтительно – глубоким, хриплым голосом, принадлежавшим вселившемуся в тело демону. Высказывания их были в сильнейшей степени проникнуты гневом, духом мятежа и неуважения; кликуши пускались в критику, запрещенную для них в нормальном состоянии[372].