Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века

Судебные дела свидетельствуют о широком применении насилия против прислуги. В 1672 году холоп-приказчик Фирска Потапов обвинил своего хозяина, Федора Володимировича Бутурлина, во взяточничестве, краже имущества, производстве фальшивых денег и пользовании запрещенными книгами, гадательными и магическими: редкий случай, когда обвинение, связанное с колдовством, выдвигал нижестоящий против вышестоящего. Монастырский приказ и Разряд рассмотрели дело, но нашли, что холоп виновен в клевете, и вернули его хозяину, который устроил ему суровый прием. Фирска при помощи двоюродного брата подал новую челобитную, объясняя: «Федор де Бутурлин рнясь [гневаясь] на него Фирска за то что он про приписку в Монастырском приказе сказал в правду держит ево у себя в цепь и в железах больши году. <…> Да за то де ево он Федор у себя бьет и мучит». После нескольких новых жалоб и опровержений бояре решили вновь отослать Фирску обратно, но выразили озабоченность тем, может ли Федор исполнить по отношению к нему минимум налагаемых на хозяина обязанностей. На этот раз Фирска получил охранную грамоту «с роспискою а ему Федору ево не изувечить и не убить»[400].

В Великих Луках (1628) крестьянку по имени Катеринка обвинили в колдовстве, так как ее хозяйка, беременная жена князя Федора Елецкого, таинственным образом заболела и выкинула плод. Хозяин велел избить женщину и составить перечень ее жалкого имущества. Обнаружились любопытные предметы: закрытая коробка с чем-то, обернутым в платок, три обвязанных веревкой бумажных кулька с толченой травой, «а какая трава тово не знатно». На допросе – пока еще без применения пытки – Катеринка объяснила: «В большой бумашки перец воденой а в самой маленькой бумашке кабы песок видитца стрекил а по-руски “виш”. А в третей бумашки трава так»[401]. В платок было завернуто мыло, сделанное из толченого имбиря. По словам Катеринки, она пользовалась этими средствами для ухода за глазами и кожей лица: «А [стрекил] держала де я то для тово тем де я лицо мазала себе для чистоты»[402]. Эти невинные объяснения не удовлетворили допросчиков, и Катеринку по приказу царя несколько раз пытали «накрепко».

История Катеринки – поучительный пример того, как за обвинениями в колдовстве скрывались нарушения подразумеваемых этических договоренностей между членами сообщества. Катеринка не только переносила постоянные побои, что было обычным делом, но и подвергалась насилию другого рода. Под пыткой она призналась:

Сыпала де я княгине в еству соль что мне дала баба Окулинка, а <…> я тово у бабы соль взяла что де я вдава. Многие де меня сватаютца и князь де и княгиня меня замуж не отдают. А соли де я у бабы Окулинки взяла с шепотом а дала де за ту соль повоец в гривну. И та де соль вся княгине в естве изошла а у меня тое соли не осталось ничево. А давала де я княгине ту соль для того чтоб у княгини руки отнять что де она на меня была кручиновата. А тово де у меня и в помышление не бывало что княгиню портить. Да к нашему греху у княгини болезнь учинилась и дитя выкинула, а не от порчи[403].

Рассказ Катеринки включает все знакомые нам приемы – обращение к магии, чтобы умилостивить хозяина, побудить его сменить плохое обращение на хорошее, добиться для себя «доброты». Но у женщины были и особые, при этом законные, причины для жалоб. Получая в собственность молодую незамужнюю крестьянку, землевладелец тем самым обязывался устроить ее брак. В договоре о купле-продаже крестьянской девушки, как правило, указывалось: «Держав у себя во дворе замуж выдать, или куды они похотят на сторону отдать»[404]. Церковь оказывала давление на землевладельцев: им следовало своевременно женить крестьян, дабы те не впадали в грех прелюбодеяния. В «Домострое» также подчеркивается необходимость устраивать христианские браки для крепостных и других зависимых людей [Levin 1989:101][405]. Хозяева, отказывавшиеся женить или выдавать замуж крестьян, нарушали свои обязательства и считались виновными в нарушении принятых в обществе обычаев и норм поведения.