Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века

В трудах, посвященных колдовству в России, включая изданные за рубежом, очень часто можно встретить концепцию двоеверия, применявшуюся преимущественно к крестьянству. В 1930-е годы, находясь в эмиграции, Г. В. Флоровский представил ее в чрезвычайно убедительном виде, выделив две совершенно различные по характеру религиозные культуры, свойственные для России в Средние века и раннее Новое время: «дневную» – чистую, ясную культуру православия, и «ночную» – подавляемую, но жизнестойкую языческую культуру дохристианской Руси. «Эта вторая жизнь протекает под спудом и не часто прорывается на историческую поверхность. Но всегда чувствуется под ней, как кипящая и бурная лава…» Флоровский утверждал: «Язычество не умерло и не было обессилено сразу». По словам ученого, «побледневшие, а иногда и очень яркие следы его и воспоминания надолго сохраняются и в памяти народной, и в быту, и в самом народном складе» [Флоровский 1988: 2–3][58]. Эта бинарная парадигма впоследствии получила более углубленное толкование в известном эссе Лотмана и Успенского о дуальном характере русской культуры. Авторы сосредоточились на противоречивых отношениях между старой и новой системами, поясняя, что с введением христианства русская культура не просто получила новые основания: «…меняясь, она <культура> обнаруживает зависимость от существовавшей ранее культурной модели, поскольку строится как “выворачивание ее наизнанку”, перестановка существовавшего с переменой знаков» [Лотман, Успенский 1977: 7]. Понятие двоеверия находило сторонников и в советскую эпоху – его главным защитником был академик Б. А. Рыбаков [Рыбаков 1981, особ. с. 597–605][59].

Одновременно появляются и противники этой теории: многие ученые отвергали концепцию двоеверия, особенно для раннего Нового времени и последующих эпох, когда христианство утвердилось в России достаточно прочно. Согласно В. Я. Петрухину, «термин “двоеверие” оказывался… включенным в систему противопоставления “истинной веры” и иноверию, и традиционной магии – систему, свойственную… “религиозному ригоризму” древнерусских книжников, но не свойственную русской традиционной культуре, осознававшей себя как христианскую» [Петрухин 2000: 323; также Клибанов 1996:42; Седов, Чернецов 1981; Живов 1993: 54][60]. Сегодня ученые пришли к согласию в этом вопросе, основываясь именно на второй точке зрения. Православие, как и все разновидности христианства, отчасти синкретично, но в своих религиозных практиках жители России на протяжении раннего Нового времени отчетливо – и осознанно – вели себя как христиане. Стелла Рок изящно именует живучую концепцию двоеверия «научным мифом» [Levin 1993а; Rock2007][61]. Е. Б. Смилянская подчеркивает недостатки схемы, подразумевающей параллельное существование двух культурных систем, при котором одна лишь время от времени вторгается в другую. По ее словам, два (или более) уровня культуры оказывали друг на друга куда более серьезное влияние. Русское христианство создало собственную магию, и эти «магические верования находились в живой взаимосвязи с христианством» [Смилянская 2003:39]. Колдовские процессы, имевшие место в XVII веке, еще убедительнее доказывают это: магические практики рассматривались как один из аспектов целостной, единой культуры, объединявшей откровенно христианские черты с народными инновациями, богобоязнь с непочтительным отношением к божественному. Но ничего отчетливо языческого в ней не обнаруживается[62].

Сплав православного христианства с народными традициями был свойствен русским религиозным практикам на всех уровнях. Если не считать тонкого слоя высокообразованных людей, в допетровском обществе почти не проявлялись культурные различия между верхами и низами – особенно когда речь шла о колдовстве. Верования, практики и страхи объединяли всех без исключения. Тем не менее Новомбергский твердо уверен, что колдовские процессы инициировались исключительно властями, а население играло пассивную роль. У него не было сомнений в том, «что борьба с ведовством приводила в движение органы власти» [Новомбергский 1906: VI]. Наказания за занятие колдовством постоянно ужесточались, причем новые законы должны были объявляться во всеуслышание глашатаями. Но обвинения поступали снизу. В Московском государстве не было инквизиторов, занимавшихся поиском религиозных преступников – чтобы суд начал расследование, кто-то должен был подать жалобу. Идея о том, что преследования колдунов в XVII веке были связаны с попытками Романовых добиться монополии на осуществление какой бы то ни было власти, в том числе в духовных делах, выглядит заманчивой, но факты говорят о другом: колдуны вызывали тревогу у всех без исключения, и их преследование стало результатом совместных усилий власти и ее подданных.