Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века

Следующий этап начинался с получения ответа из Москвы. Обычно Разряд присылал его вместе с копиями всех предыдущих документов, и текст гласил приблизительно следующее: «Ты, стольник и воевода в Козлове, написал нам в Москву и в докладе было написано…»[69]. Следовала точная копия присланного в Москву доклада, и лишь после этих утомительных повторений московское начальство сообщало о том, что последует дальше. Обычно оно приказывало провести «подленный и прямый розыск», причем всех свидетелей допрашивали поодиночке. Часто назначалась очная ставка между обвинителем и обвиняемым для проверки того, не было ли вызвано обвинение личными причинами. По завершении работы следователей, местных или специально присланных из Москвы, в столицу посылался новый доклад, где к прежним копиям документов добавлялись новые. Бояре, дьяки и подьячие Разряда могли приказать воеводе пытать «накрепко», непощадно / нещадно любого, кто мог быть замешан в преступном колдовстве. В этом случае он был обязан прислать в Москву пыточные речи, то есть записи показаний, снятых под пыткой. В некоторых случаях приказные чины требовали – вместо этого или после этого – доставить подозреваемых и свидетелей в Москву под надежной охраной, чтобы учинить им допросы и пытки в тюрьме Разряда и самим наблюдать за процессом. Увеличивающиеся с каждым этапом документы записывались на длинных, узких полосках бумаги, которые затем складывались в так называемые столбцы или склеивались и складывались наподобие гармошки и отправлялись на полки одного из столов Разрядного приказа. В архивных фондах они и хранятся до настоящего времени[70]. В конечном счете именно руководители Разряда выносили приговоры обвиняемым и приказывали своим служащим, на местах или в Москве, приводить их в исполнение. Приговоры могли быть разными – освобождение с поручной записью, изгнание, обязательная пожизненная служба, телесное наказание, отсечение руки с последующим изгнанием, наконец, смертная казнь. К последней приговаривалось лишь меньшинство осужденных «колдунов» – около 14 % в XVII веке. Мужчин, как правило, ждало отсечение головы или повешение, немногочисленных осужденных женщин – особая участь: сожжение заживо (наказание, применявшееся к мужеубийцам)[71].

Девять или десять ведьм и колдунов были сожжены, при этом их не привязывали к столбу, а помещали в деревянный сруб (см. рис. 2.1)[72].

Чтение материалов колдовских процессов ставит перед исследователями серьезную методологическую и этическую проблему: почти все показания, занесенные на бумагу писцами, были получены под пыткой. Мы вынуждены признать суровую реальность: дошедшие до нас слова обвиняемых безнадежно искажены жестокими физическими мучениями. Из-за этого трудно полагать, что судебные отчеты объективно отражают «реальные обстоятельства» или хотя бы те, в наличие которых верили жалобщики и свидетели. Как выработать правильный подход к сказанному на допросе с применением насилия, к показаниям, вырванным при помощи боли?

К сожалению, эти проблемы не специфичны для России, для XVII века и даже для колдовских процессов в целом, так что ученые имеют богатый материал для анализа. Самый продуманный подход – это относиться к данным под пыткой показаниям с той же осторожностью, как и к любому другому тексту [Roper 2004: 44–68, 119–122; Лукин 2000: 3–8]. Любой текст является конструкцией, в нем воплощены впечатления, пропущенные через множество фильтров восприятия – культурных, личных, структурных. Жертвы пыток, как правило, отвечали на наводящие вопросы инквизиторов. Эти записи как минимум передают то, что интересовало пытающих, а следовательно, отражают кое-какие идеи и предрассудки тогдашнего общества.

Рис. 2.1. Сожжение в срубе. Обвиняемых в колдовстве сравнительно редко предавали сожжению; когда это случалось, их не привязывали к столбу, а помещали в деревянный сруб. Здесь изображена казнь одного из «жидовствующих»: это религиозное движение было осуждено как еретическое на церковном соборе 1504 года. Судьи (справа налево): митрополит Симон, великий князь Иван III Васильевич, его сын Василий Иванович. Миниатюра из Лицевого летописного свода, 1570-е годы (РНБ. Ф. 4. Д. 232. Л. 644). Лицевой летописный свод XVI века. Русская летописная история. Книга 18, 1503–1527. М.: Актеон, 2010. С. 43.

Давая ответы, пытаемые руководствовались не только предложенными подсказками, но и собственным чувством возможного, создавая, сознательно или нет – хотя бы только для того, чтобы прекратить мучения, – нарративы, способные, по их мысли, удовлетворить мучителей. Показания должны были звучать правдоподобно (и, значит, также отражали господствовавшие в обществе верования и ожидания) и основываться на идеях, словах и мотивах, доступных в известном для них мире. Независимо от того, давалось ли показание в ходе предварительного допроса или вырывалось под пытками, оно не могло выходить за пределы мыслимого той эпохи.